Девочка, которую нельзя. Книга 2 - Стася Андриевская
— Надо кое-что проверить, кое с кем переговорить. Ничего экстремального. Но если что… — начал тогда Игнат, и я не дослушала, вспылила:
— Если что, со мной свяжутся, да? Какая-нибудь очередная очень секретная и очень осведомлённая о том, где с тобой можно… перетереться агентка — это ты хотел сказать?
Игнат, преодолевая капризное взбрыкивание, просто притянул меня к себе.
— Никаких баб, Слав. Клянусь.
А я всё равно надулась. А потом бесконечно об этом жалела.
Господи, да разве в бабах было дело? Да пусть лучше он целенаправленно едет проводить свою специальную терапию в кожаных трусах — лишь бы обойтись без этих «если вдруг что»! Но почему-то озвучить это было гораздо труднее, чем закатить глупую сцену ревности.
Вернулся он через полторы недели, под утро — изголодавшийся по мне настолько, что мы весь день провели в постели. Я видела, что он соскучился, чувствовала радость его встречи, с упоением дарила свою. Верила, что никаких баб действительно не было, находила подтверждение этому в его неутомимости: он словно дорвался до меня и теперь жадно навёрстывал упущенные дни, окуная то в сумасшедшую страсть, то в какую-то особенную, замешанную на тотальной заботе нежность.
Вот только странная тень в его взгляде так и не исчезла, и даже усилилась. Его словно что-то гложило изнутри. Тоска, сомнения? Или сожаление?
Если бы я знала! Но я не знала, и всё, что мне оставалось — убеждать себя, что мне лишь кажется. И с ещё большей жадностью проживать каждый наш день вместе, ловить каждое прикосновение Игната и украдкой записывать на диктофон его смех. Целая коллекция смеха: мягкий, зловещий, задорный, искренний, неудержимый… Зачем? Этого я тоже не знала, но, если бы хотя бы одна из этих записей была у меня в минувшие полторы недели ожидания — оно наверняка далось бы мне гораздо легче.
— Я так соскучилась! — льнула я к Игнату и неделю, и две спустя. Боялась уже своей навязчивости, но не могла удержаться. Распирало.
Он улыбался и привычным жестом обнимал в ответ. Он словно бы уже наелся. Успокоился, расслабился и вкушал меня теперь неторопливо и со смаком, умело переводя количество в качество: жаркие, спонтанные перепихи по углам в шокирующую откровенность поз и желаний. Я беспрекословно принимала. Мне нравились его опыт и искушённость, нравилось ощущать себя особенной для него — наивной и неопытной.
Но чем дальше, тем сильнее мне хотелось заглянуть за грань, туда, где моё принятие перейдёт в подчинение, а его опыт — в доминирование.
И я не знаю откуда это во мне взялось, но я провоцировала его. Интуитивно и несмело, но чувствуя мгновенный отклик: стоило в колено-локтевой будто бы случайно вытянуть руки вперёд, беспомощно уткнувшись лицом в постель, как его кулак тут же до основания наматывал волосы и тянул на себя, заставляя послушно прогибаться в спине… Стоило лишь начать выбиваться из темпа в тот миг, когда его возбуждение приближалось к пику, как на затылок опускались тяжёлые, нетерпеливые ладони и задавали свой ритм и глубину… Это была игра, которая нравилась нам обоим, но которая всё равно ограничивалась самоконтролем Игната. Он словно всё ещё был не до конца собой.
Или не до конца со мной.
Для меня это было и печалью, и вызовом. И я продолжала его провоцировать, выводя на оголённые эмоции. И однажды доигралась.
— …Расслабься, — надавил он мне на загривок, утыкая ничком в постель.
Коленом по бедру, без слов приказывая шире развести ноги. Максимально. Беспомощно оставшись голой задницей кверху. Плюнул. Слюна упала на копчик — на самый хвостик между податливо раскрытыми ягодицами, щекотливо поползла ниже. Я невольно напряглась.
— Расслабься, — хрипло повторил Игнат и мазнул слюну членом.
Вообще я никогда не бывала сухой, даже наоборот, но в этом вот пошлом плевке таилось что-то одуряющее. Как тогда, в самый первый раз, когда Игнат бесцеремонно смочил себя плевком в ладонь. Примитивно, словно помеченная территория, но действенно — никому другому я бы такого точно не позволила. Впрочем, никого другого я на его месте и не видела. Вообще. Никого и никогда.
Было больно, особенно поначалу, но мне… неожиданно понравилось. Я плавилась в его руках, под его весом и напором. Послушно принимала на всю длину, и смущаясь, и наслаждаясь новым порогом близости и какой-то особенной животной страсти. И впервые чувствуя, как Игнат извергается в меня…
Наверное, ближе уже просто невозможно?
Пока вытиралась после душа, он смотрел на меня через зеркало, как-то непонятно — искоса, словно изучая и… оставаясь при этом недовольным?
Я невольно замедлилась, натираясь полотенцем дольше необходимого. Что-то не так? Может, я не должна была показывать, что мне нравится? Или должна была сопротивляться? Или что-то ещё?
Растерянно улыбнувшись, поспешила из ванной, но Игнат перекрыл проход. Нависал, упираясь кулаком в косяк, и смотрел — в упор, так же изучающе и задумчиво.
— Что? — нервно заправила я прядь за ухо.
Он постоял ещё пару мгновений и молча убрал руку.
И весь вечер ходил потом грузанутый. Спать завалился непривычно рано и даже не потащив, как обычно, за собой меня. Я прижухла. Что-то явно было не так. Но что?
Утро началось со звонка моего телефона.
— Алло! — не глядя схватив его с тумбочки, прохрипела я. Кашлянула. — Алло! — В ответ тишина. — Аллоо-о-о! — Глянула на экран, снова приложила телефон к уху: — Ну говорите!
И, так и не дождавшись ответа, сбросила вызов.
— Кто это? — подал голос Игнат.
— Не знаю, тишина.
— Дай сюда! — протянул он руку. С сонным кряхтением полусел в изголовье, листнул журнал вызовов. — Не знаешь, говоришь?
— Нет.
— А между тем, звонок с этого номера не первый. А первый был… — пролистнул вниз и снова вверх, — две с половиной недели назад. Как раз, когда меня уже не было. А второй… Второй три дня спустя, когда меня всё ещё не было. О, да и когда вернулся тоже звонил. Надо же какой настойчивый… незнакомый абонент!
Скинул телефон мне на грудь и рывком поднялся с постели. Замер у окна, вглядываясь в рассветный, припорошенный снегом сумрак. Руки упёрты в бока, ноги широко и крепко расставлены. Голая задница напряжена, будто перед прыжком. Набыченной махиной застыли исполосованные шрамами плечи.
И так тревожно вдруг стало, словно я и правда в
