Эм + Эш. Книга 1 (СИ) - Шолохова Елена

Интересно, на каком они сейчас параграфе? А то не угадаешь, напишешь не туда, так она и не найдёт. Собственно, необязательно писать в учебнике, можно ведь и в тетради. Там-то она точно обнаружит. Я выудил из стакана остро отточенный карандаш, раскрыл тетрадку, ещё и разволновался вдруг не на шутку. Потом смотрю — а в тетради совсем не учебное, а вообще не понять что:

1. Хочу познакомиться с Б.Г. Я познакомлюсь с Б.Г.!

2. Хочу иметь фотографию Б.Г. У меня будет фотография Б.Г.!

3. Хочу…

И всё в таком духе. Только я не понял, что это за Б.Г.? Борис Гребенщиков, что ли?

Фигня какая-то. Я стал листать дальше. И там это Б.Г. на каждой странице.

Я ещё не вник, не успел ничего понять, а на душе уже стало так муторно и тягостно, как бывает, когда предчувствуешь беду. Открыл последнюю запись, а там: «Видела Б.Г. сегодня два раза. Один раз перед уроками, он стоял на крыльце со своими одноклассниками. Второй — тоже не лучше. Был он с Шаламовым. Никак к нему не подойти. Никак не заговорить. Прошло уже две с лишним недели, а я ни на шаг не приблизилась к своей цели. Мы с ним даже не здороваемся! И этот Шаламов — везде и всюду. Он меня ужасно бесит. Мало того, что мне мешает, так ещё и вечно такая самодовольная физиономия, как будто он всерьёз считает, что я тоже по нему сохну. Идиот, знал бы, что он мне интересен только как друг и одноклассник Б.Г. Жаль, что тогда у Светки с ним ничего не вышло — если бы они задружили, так бы хоть через него была возможность с Б.Г. познакомиться…»

С минуту я таращился в тетрадь действительно как идиот. Внутри всё заледенело, но мозг просто отказывался верить. Этого просто не может быть! Она не могла такое написать. Это же моя Эм, моя Эмилия, которая полчаса назад сама меня поцеловала. Но, блин, это, вне всякого сомнения, её почерк — я сличил с другой тетрадью.

Стало трудно дышать. Если бы она меня сейчас выгнала, не захотела больше разговаривать, сказала бы, что ей плевать на меня — и то не было бы так больно. А вот это… у меня даже слов не находилось. Я брезгливо отшвырнул тетрадь. Потом всё же вложил в учебник. Пусть лучше она не знает, что я всё знаю. Не хочу, чтобы поняла, что она меня… даже не знаю, что со мной сделала… Мне казалось, она меня просто убила, только я почему-то жив.

Пока Майер возилась в ванной, я оделся и ушёл. Я не мог её больше видеть. Не мог выносить её. Не мог находиться с ней рядом. От одной мысли, что она так ловко лгала и притворялась, все внутренности скручивало. Грудь как в тисках сжало — ни вдохнуть толком, ни выдохнуть.

Хотелось рвать и метать, крушить и ломать всё, что ни попадя, но ограничился лишь тем, что со всей дури хлопнул подъездной дверью. Какая же она сука, эта Майер! Невинность из себя строила. А сама такая расчётливая и лживая.

И кто вообще этот Б.Г.? Тут вдруг меня осенило — это же Боря Горяшин! Несчастный тихоня. Рыцарь, блин, печального образа. И она мечтает об этом тюфяке? Да как он вообще мог ей понравиться? Бесхребетный тюлень. Ну я тоже молодец. Вот уж точно — идиот, раз на всё это повёлся. А далеко она пойдёт. Вот такими окольными путями к нему подбирается? Даже переспать с «идиотом, который её бесит» не побрезговала. Хотя… это дело ей самой понравилось, тут она точно не притворялась, я же чувствовал. Но всё равно остального это не отменяет. И мне даже представить страшно, что творится в её голове. Я думал, там отец — псих, а там, видать, вся семейка ненормальная. Но блин, как же это всё невыносимо.

Ненавижу её. Мне ещё никто и никогда так не гадил в душу, как она. Ненавижу! Я ещё никому и никогда не хотел сделать больно так, как ей, но решил, что лучше просто буду её не замечать. Будто её нет для меня. Только вот как не замечать-то? Когда она меня всего точно выпотрошила…

Эти строки дурацкие никак не шли из головы и выжигали внутри мёртвую пустоту. А ведь я сразу знал, что ничем хорошим это больное увлечение не закончится. Как чувствовал. Отрава проклятая. Не хочу, не хочу думать о ней.

Мне нужно было срочно, немедленно, отвлечься хотя бы на несколько часов, иначе я бы попросту реально свихнулся. Нужно просто пережить как-нибудь эти первые несколько часов, а потом… потом всё равно станет немного легче, а если и не станет, то хотя бы уже попривыкну и не будет так ломать и корёжить.

Я позвонил Белому. Позвал его к себе.

— Можешь взять травки? Деньги я отдам.

— Не вопрос, — с готовностью отозвался Белый.

Через сорок минут они с Гулевским уже сидели у меня в комнате и растабачивали план. Плевать, что отец мне потом весь мозг исклюёт — некурящий, он влёт учует запах. И пусть. Это такая фигня по сравнению с… нет, не думать! Главное, сейчас забыться поскорее.

Накуривались мы под психоделический рок «Пикника», а затем, чтобы уж по полной оторваться, врубили «Sex Pistols» на всю мощь. На этот раз я не осторожничал, затягивался глубоко, жадно, часто, лишь бы скорее подействовало. И ведь подействовало. Потихоньку боль внутри начала отпускать. А вскоре и вовсе сделалось весело, а в голове легко-легко.

— Дракон там, поди, огненные шары мечет, — хохотнул Белый, кивая на стену.

— Ничего, — ухмыльнулся Гуля. — Пусть хоть раз нормальный музон послушает. А то поди кроме Кобзона и Лещенко не знает никого.

— Да там его дочери комната, — вырвалось у меня нечаянно.

— Эмилии? А ты откуда знаешь? — живо заинтересовались оба.

— В гостях был.

— У Дракона?!

— Да у кого Дракона? У неё был, пока её предки на работе.

— Нифига ты шустрый! Когда?

— Сегодня.

— И как у них?

— Сойдёт, — вяло пожал я плечами.

— И что вы делали?

— Трахались, — честно сказал я.

— Да ну! Ты гонишь, — захохотали пацаны. — Да не может такого быть! Нет, ты серьёзно? С Эмилией Майер? Да ну нафиг! Ответь! Ну ты красавчик!

Я ведь прекрасно знал, что Белый — ещё то трепло, да и у Гули тёпленькая водичка под языком не держится. Знал, вернее, вполне мог предположить, что завтра, скорее всего, об этом узнает полшколы. И всё равно… Даже сам не знаю, почему разболтал: то ли от злости, то ли тормоза от плана сорвало. Ведь не собирался же, даже мысли такой не допускал, как бы плохо к ней ни относился. Просто как-то само вырвалось, бездумно, безотчётно и… неприкосновенный образ королевы рассыпался. Пацанов эта новость взбудоражила не на шутку:

— Колись, как ты её уболтал?

— Да никак я её не убалтывал. Как-то само… — пробормотал я, сквозь тяжёлый, вязкий дурман осознавая, как внутри зреет нехорошее, гнетущее чувство. Блин, зачем я это говорю?

— Нифига она даёт! А строила из себя недотрогу. А она хоть девочка была?

— Угу.

— Ну и как она?

— Нормально, — по инерции ещё отвечал я, пока скорее чувствуя, чем понимая, что я наделал.

— Так вы теперь вместе?

— Нет.

Они заржали.

— Эх! Блиииин, — протянул Белый, — лучше б я её тогда на дискотеке потискал. Глядишь, не ты, а я бы ей вдул.

Меня вдруг обуяла злость. Даже заехать по физии Белому очень захотелось. Нафига я им рассказал? На-фи-га?! Какой чёрт меня вообще дёрнул за язык? Идиот…

— Если у неё такая б***я натура, то… — не унимался Белый, и я не выдержал:

— Ты за базаром-то следи! А то щас добазаришься…

— А чо?

— А ничо! — толкнул его я.

— Тише-тише. Эш, ты чего вдруг так распсиховался? — втиснулся меж нами Гуля. — Давай-ка лучше ещё шмальни…

Но тут пришёл отец, хотя даже девяти не было, и разогнал нашу тёплую компанию. Это и хорошо, потому что, чувствую, ещё бы немного и мы с Белым крепко сцепились бы, так меня он взбесил.

Наутро отец сам встал ни свет ни заря и меня растолкал на час раньше, специально, чтобы прочистить мне мозги: «Ты обещал! Ты слово дал! Выходит, тебе верить нельзя. Ты не мужик, а тряпка. И глупец. Собственную жизнь под откос пускаешь…». И далее по списку.

В общем, наслушался я добрых слов и поплёлся в школу. Напоследок отец, видать, оценив мой искренне мрачный вид, посулил на каникулах поездку в Черногорию: «С мамой поедите, я уже путёвки выбил».