Игры на раздевание книга 2 (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна

Я помнил. Я узнал. И это случилось задолго до всей этой пошлой игры, придуманной твоим мужем.

- Знаешь, что на самом деле означает фраза на моей груди?

- Что?

- «Счастье не в том, чтобы иметь всё, счастье в умении получать радость от того, что есть».

- Очень удобно иметь свой собственный язык: переводить с него иногда бывает очень выгодно.

- Нет. Именно эти слова написаны на моей груди. И язык не выдуман – это иврит.

- Иврит – язык моего мужа, - качает головой, опуская взгляд, – который я не смогла отличить от всех прочих языков мира. А он в совершенстве владеет не только им, но и португальским, - вонзает в меня свой карий и острый как лезвие взгляд – впервые за эту встречу. - Предыдущая версия твоей надписи нравилась мне больше, - доводит до моего сведения.

- Иврит и мой язык тоже, но португальского я не знаю. Это то, что прислал мне твой муж, - я кладу на стол конверт. -  Я не собирался брать и согласился с его предложением совсем не по той причине, в какую вы оба верите. Отдаю их тебе, потому что встретиться с ним у меня нет возможности: он всегда находил меня, не я его.

Это толстый конверт, набитый до отказа: её муж щедрый человек, а удовольствия жены не могут быть дешёвыми.

Она закрывает лицо руками, уперев локти в потёртое дерево столешницы, а перед моими глазами картины, нарисованные не мной – нашим недалёким прошлым.

Я никогда не целовал женщинам ноги. Не думал, что буду тянуться губами к ступням, и как пришибленный кайфовать от вкуса её пальцев у себя во рту. Ей это нравится… а я, чёрт возьми, способен довести женщину до экстаза одним только этим. Но мне голодно. Всегда мало, вечно недостаточно.  И я двигаюсь так медленно, как никогда, потому что впервые в жизни меня не интересует конечная точка - моё тело плывет в чувственном море, ловя одну за другой  волны нежности, и не желает причаливать ни к какому берегу. Я взял в это путешествие женщину. Её  губы - не просто губы, это мой путь в Эдем. Они рисуют на моей груди, плечах сложные детальные узоры, язык добавляет ярких красок, и мир перед моими глазами разливается акварелью. Я снова на берегу, мокрый, запыхавшийся, одуревший от удовольствия и спрятанных до этого собственных чувств.

- Викки… - шепчу в её аккуратное ухо, - Викки…

- Что? – спрашивает, также шёпотом и тяжело дыша.

А у меня нет слов...  ни слов, ни мыслей, чтобы выразить ими то, что чувствую, поделиться с ней, выплеснуть распирающую радость признаниями. Я бы спел ей песню, если б умел. Я бы написал для неё симфонию, и каждым тонким или тяжёлым звуком рассказал бы историю своего сердца. Я прижимаюсь лбом к её лбу и чувствую, как стекает пот по моим вискам и падает на её волосы. Мои клетки на её волосах, на коже и внутри неё… Эта мысль сводит с ума, превращая в дикаря с животными повадками. Я не помню, чтобы когда-нибудь так отчаянно желал оплодотворить женщину, не просто оставить в ней своё семя, но обнять её живот обеими руками и ждать пока оно прорастёт. Мне двадцать семь, и я, кажется, только теперь коснулся своими исхоженными ступнями вершины, являющейся моей собственной мужественностью. Я мужчина и хочу ребёнка. Я хочу его от женщины, принадлежащей другому. От человека, опирающегося в своих решениях на постулат, что разница в возрасте - это почти преступление. Я кладу ладонь на её живот и слушаю, как медленно успокаивается наше дыхание. Выждав время, она убирает мою руку и накрывается простынёй. Что в ней, что? Почему этого нет у других, всех прочих? У тех, кто моложе, кто даже, может быть, красивее?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Я любил тебя, Брауни - произношу громко, чётко, уверенно. Почти с вызовом. – Просто знай: я всё ещё люблю. Прости, что не сказал раньше – чувствовал, что тебе это не нужно. А что нужно мне, вопрос третий.

- Проблема в том, что я люблю не тебя, Ансель.

- Я знаю, - киваю.

В горле… обломок скалы с острыми краями – глотать нет никакой возможности, страшно даже пошевелиться. В сердце – пробоина. Дыра исполинских размеров.

- Нет, не знаешь. Не знаешь, в чём разница между тобой и им: он никогда не позволил бы мне узнать об этом конверте. В его системе ценностей то, как он выглядит в глазах других людей, находится на самом последнем месте. На первом - всегда логика. И сейчас она сказала бы ему, что мне очень больно.

Я пытаюсь выдавить «прости», но понимание, что снова совершил ошибку, не даёт разжать рот.

- Я пойду, Ансель, - она поднимается, сгребая сумку со скамьи, так и не притронувшись к конверту. - Я желаю тебе счастья. Оставайся собой и найди женщину, способную ценить тебя, именно тебя.

- И я желаю тебе счастья. Искренне, - поднимаюсь и выхожу вслед за ней.

Сегодня, вероятно, официант этого кафе́ стал обладателем самых щедрых в истории чаевых.

Глава 45. Всегда помни…

Sierra Eagleson - Twenty One Pilots (Stressed Out Cover)

В сентябре начались дожди. И хотя они – совершенно естественная среда обитания для моей души, ей становится как-то совсем уж тоскливо.

В день Х я всё-таки вижу их на причале в Марине Коал Харбор – у нашей яхты. Кай, облачённый в полосатую футболку, белые шорты и тёмную бейсболку, опираясь на трость, перетаскивает продукты из внедорожника Дженны на борт нашей общей когда-то яхты. Дженна крутится рядом, выхватывая из его рук коробки и щебеча обеспокоенностью, наверное, по поводу его травмированной ноги. Издалека не расслышать.

Смотреть на них больно - больнее, чем когда-либо, ведь теперь изменилось важное: раньше он был моим, а теперь стал её. Не сам ушёл, я отпустила… или толкнула.

Наверное, даже больнее, чем читать злополучное сообщение, датированное двадцатым марта текущего года.

Я стою у парапета набережной, возвышающейся на добрых десять метров над пристанью, и  наблюдаю за тем, как моё счастье вьёт гнездо своего будущего не со мной. Герда всё же оказалась на своём месте, добро победило зло, воздав должное справедливости. Разглядывая линии судьбы на своих мокрых ладонях, я думаю о том, что перерыв на ланч давно подошёл к концу и мне пора возвращаться. 

Не хочу на работу. Не хочу.

Но жизнь слишком редко бывает такой, как хочется, поэтому нам остаётся лишь двигаться дальше. Что я и делаю: шевелюсь, шаг за шагом передвигаю ноги в сторону автобусной остановки. Прислушиваюсь к пакостной боли мозоля, натёртого австралийской балеткой, и презрительно гоню мысль о сохранившемся в моей записной книжке номере телефона, обозначенного как «Ансель». Этот парень – перевёрнутая страница, часть жизни, которую никогда не забудешь, и всегда будешь мучиться от тянущего чувства «неправильности», задолжав, однако мужу благодарность за действительно редкий подарок. Ценный, как ни крути.

Только ничего ты не понял, Кай.

Вообще ничего! – хочется проорать на весь даунтаун.

Не нужны мне такие подарки! Никакие не нужны! Я ничего не хочу... Я никого не хочу… кроме тебя! Кроме тебя-ааа!

Нет, кое-чего всё-таки хочу: истошно так даже хочу, чтобы ты почувствовал меня! Оторвался от своей Герды и, взглянул на набережную и, отыскав среди десятков других мои глаза, послал бы всё к чёрту и рванул ко мне… чтобы обнять. Если б ты только знал, как же сильно хочется тебя обнять! Ощутить вокруг себя твои руки... Обволакивающее тепло и покой твоей груди…

Домой идти страшно – какие только мысли не лезут в голову, и оставаться с ними в одиночестве жутко. В супермаркете сталкиваюсь с Лейфом: интересно, с каких пор он стал делать покупки самостоятельно? Да ещё и в Бёрнаби?

- Викки, как ты?

- Нормально, спасибо.

- Ты так быстро пробежала мимо, - выжимает улыбку, - куда-то торопишься?

- Да.

Я смотрю то на свои носки, то на тележку с пачкой макарон и пучком свежей мяты, потому что глаза этого человека вызывают во мне смесь боли и отвращения. Именно отвращения, потому что его нежелание помочь после стольких лет дружбы… вернее того, что я считала «дружбой»,  вдавливает меня в липкую безнадёжность.