Жиль Мартен-Шоффье - Однажды в Париже
Ни малейшего представления. Конечно, есть разница между образованными людьми и всеми остальными, вот только не помню какая. Комиксы, джаз, скульптура модерн, персидская живопись, современный танец, телесериалы, японское кино, рэп… Есть столько культур, о которых Анн-Мари не имеет ни малейшего представления, так что я не собирался принимать участия в ее игре. Я тоже прочитал тридцать раз «Племянника Рамо» Дидро, но не думаю, что говорил об этом произведении после выпускного класса школы. Зачем ей было нужно говорить с Патриком Брюэлем о Дидро? Если Анн-Мари мне нравилась, то из-за ее злого языка, а не из-за цитат. Стоит пробыть с ней пять минут, и вам приходило в голову, что слово «парижанка» в шараде может состоять из слов «Париж» и «гиена»[93]. Как и гиена, Анн-Мари предпочитала раненых зверей: например, президента Ширака или премьер-министра Доминика де Вильпена. Она высказала большой комплимент Жисберу по поводу когтей, которые в его новой книге вонзались в эти две жертвы. Поскольку Жисбер предпочитал прятать свои клыки, когда переваривал добычу, он отправился в сторону Доннедье де Фабра и его коллег-министров, возможных будущих жертв его эссе. Анн-Мари проводила его нежным взглядом, сказав при этом:
— Он мне нравится. Он сексуальный. К тому же он напоминает политическим деятелям, что маленького топорика может быть достаточно, чтобы срубить большой дуб.
Кому она это говорила? В этом также заключается и миссия адвокатов. И кое-кто как раз пришел, чтобы напомнить мне об этом. Сам Эдуар Бреда, главный редактор «Сенсаций». Сначала я думал, что он подходит, чтобы поприветствовать Анн-Мари. Некоторые страницы «Сенсаций» посвящены охоте на тех же угодьях, где промышляет и «Гала», а большие соперники часто бывают лучшими друзьями. В данном случае моя догадка оказалась неверной. Эдуар вежливо приветствовал Анн-Мари, но попросил извинения: он хотел поговорить со мной наедине. Он хотел ангажировать меня, чтобы вести процесс против кого-то другого! Я не мог поверить, что Эдуар Бреда выбрал меня, постоянного противника «Сенсаций» на протяжении последних десяти лет. А он находил это вполне естественным:
— Это всегда так. Обращаются к тем, кого знают. А в случае с адвокатами, это обязательно те, кто нас больше всего достает. Вспомните Шарлотту Корде. Первым, о ком подумала убийца Марата в качестве своего возможного защитника, был Робеспьер!
Надо же! Это от меня как-то ускользнуло. Надо будет, однако, проверить. Но позднее. Я был нужен Эдуару прямо сейчас. Когда я предложил, чтобы он зашел ко мне в офис на следующей неделе, он уточнил: нужно, чтобы мы с ним отправились туда сейчас же. К моей будущей клиентке! Они собирались объявить войну мастодонту шоу-бизнеса Брюсу Фэйрфилду и, следовательно, «Континентал Мьюзик». Даже у меня, хотя я люблю только Баха и Моцарта, есть пара компакт-дисков американского певца. И я никогда не работал на его рекорд-компанию. Короче говоря, дело обещало быть доходным, и для меня не было риска конфликта интересов. Я быстро взял пальто в раздевальне, и Эдуар втолкнул меня в такси. Мы спешили как на пожар. Я люблю это. Спустя десять минут мы уже были близ Трокадеро, у моей новой клиентки Аньес де Курруа.
Несмотря на подпухший глаз и руку на перевязи, ей достаточно было произнести пару слов, сделать пару шагов, указать мне на кресло, предлагая сесть, предложить мне немного виски, чтобы я оказался связанным по рукам и ногам путами этой обольстительницы. Полминуты общения с мадам де Курруа оказалось достаточно, чтобы понять: в ее обществе солнце заблестит у вас под ногами. Не то чтобы у нее была такая внешность, но здесь, у нее дома, ее наряд, ее квартира, ее духи, ее нежный голос, выбранные ею гравюры, висевшие на стенах, — все говорило о том, что вино, которое, может быть, удастся попробовать, будет восхитительным. Да, по десятибалльной шкале шарма она заслуживала, как минимум, 11 баллов. При этом не прилагая для этого никаких особых усилий. Дом, где она жила, был красивым, но квартира — маленькой. Входя, вы сразу попадали в гостиную. Единственного двойного окна было достаточно для освещения, но создавалось впечатление, что вы попали в библиотеку. За исключением одной стены, отделанной дымчатым стеклом, чтобы придать комнате глубины и улучшить вид ее обитателей, глаза останавливались только на полках из светлого дуба, заполненных альбомами по искусству, заново переплетенными книгами, часто перечитываемыми романами, судя по растрепанным обложкам. Обиталище женщины, которая живет одна, обедает с подносом на коленях напротив телеэкрана, потому что два дивана-канапе, низкий столик, красивые лампы из посеребренного металла и внушительных размеров телевизор составляли основную обстановку комнаты. Ковер, застилавший весь пол, небольшие коврики и вся эта масса бумаги заглушали звуки. Складывалось впечатление, что находишься внутри кокона, обшитого золотом, без следа уже увиденной где-то роскоши. Что касается Аньес, она напоминала ту обстановку, в которой любила уединяться: классика без какой-либо липы. Она раскрыла свои карты спокойным тоном:
— Мне сорок три года, и у меня появился случай наконец-то составить себе небольшое состояние. Рассчитываю не упустить его. Брюс вел себя как ангел на протяжении двух недель, но алкоголь быстро возвращает его к деревенским манерам его родного Вайоминга. За три часа crooner[94] превратился в дикаря из района Аппалачей. Он принял «Бристоль» за конюшню и обращался со мной, как с кобылой. Хотелось бы, чтобы вы заставили его пожалеть об этом. И если возможно, не слишком вдавались в подробности. Не думаю, что о моей семье когда-либо писали в газетах. Моей матери не понравится эта новость, и особенно я хотела бы уберечь от этого моего сына.
Неудачно: подробности — это как раз моя сильная сторона. Их никогда не бывает слишком много. Даже здесь они мне были нужны. На первый взгляд я могу уничтожить этого бедного Брюса быстрее, чем сорвать колосок пшеницы, но до прополки я предпочитал все знать. В наших делах щепетильность — это как сорная трава, она бесполезна и опасна. Из-за нее можно забыть о перипетиях, которые впоследствии надо будет скрыть, что заставляет лгать, а начиная с этого момента ты становишься пленником своего собственного молчания, находясь как бы на зыбучих песках. Итак, самым профессиональным тоном я попросил Аньес, чтобы она ничего не забыла мне рассказать. При этом я действовал мягко. У меня и мысли не было о том, чтобы быть с ней резким.
— Право — это предмет очень гибкий для профессионалов, но совершенно жесткий для потребителей. Судьи и адвокаты делают с ним, что хотят, но жертвы и обвиняемые вынуждены принимать его таким, как его им подают. Фэйрфилд и «Континенталь» наймут очень хороших адвокатов, и они так повернут гражданский кодекс, что вы превратитесь в гарпию-провокаторшу, жадную и лживую. Я хочу знать все о ваших отношениях с Фэйрфилдом, чтобы предусмотреть, где они нанесут свои удары.
