Дорофея Анисимова - Исповедь Розабеллы (СИ)
Никакой речи ни об Америке, ни о маминой подруге, а в особенности о помощи Андрея, Максим и слышать не желал. Уперся как баран и стоял на своем.
И я благодарна ему за это. Видеть, как твои мать и брат счастливо улыбаются изо дня в день, слышать из задорный смех и веселую болтовню… это просто такое великое счастье, что его невозможно передать и словами.
Мое состояние из пессимизма постепенно переросло в оптимизм. В веру в будущее, которую я раньше глупо отбрасывала назад, не желая жить.
Пусть даже в этом будущем нет место Максиму Чернышевскому, семья скрасит все неровности и шероховатости. Они не дадут мне увянуть в собственном горе, протянуть руку и поднимут на ноги, крепкой стеной ограждая от бед и ненастий.
Что касается наших отношения с Максом, то они, как и год назад, после "перемирия" не выходят за рамки общественных приличий. Ни держания за руки, ни поцелуи… ничего того, что могло бы разрушить ареол "святой невинности" Розабеллы.
Мы ведем себя так, словно только познакомились. Он строит глазки, а я смущенно опускаю голову, пряча улыбку.
Но никто и не подозревает, что творится внутри. Не подозревает об этом буйном урагане чувств и эмоций: слабость, желание, любовь, все еще терзающая (но не так сильно, как прежде) боль, горечь от прежней разлуки, обида за предательство и недоверие, желание простить и невозможность переступить через себя…
— Роза… Роза, ты меня слышишь? — и вновь голос Максима вернул меня к реальности, заставив оторваться от глупого созерцания пола, уложенного мягкими коврами телесного цвета.
К моему удивлению врача поблизости не оказалось. Оглянувшись вокруг и нигде не обнаружив Эриха, я шепотом спросила:
— И куда он пропал?
— Пробурчал что-то типа "странной семейки" и, наверное, ушел, — было мне ответом.
Я недовольно поморщилась. Надо избавляться от жуткой привычки теряться в своем подсознании при людях.
— Надо было отдать ему наушник, как я тебе предлагал, дурочка, — продолжал Максим, явно издеваясь надо мной.
— Хорошо, хорошо. Все дураки, один ты шибко умный.
— Ага, знаю. Не раз слышал из уст женского пола.
Услышав мое бормотание в ответ, Максим рассмеялся, окутывая меня теплом и, как ни странно, огненными бабочками, закружившимися вокруг. Но спустя не больше минуты, он ставшим серьезным голосом, заставившим меня занервничать, спросил:
— Ты не хочешь мне что-то сказать?
Паника.
Она черная и тягучая… Вязкая и холодая…
Вот какой я ощущала панику в тот момент. Я просто погрязла в ней, как в трясине.
Прислонившись к стене, я на мгновение прикрыла глаза и выдохнула:
— Что?
Неужели, Андрей сообщил ему о болезни?
— Это я у тебя спрашиваю, Роза.
Что делать? Как поступить? Где спрятаться?
Я не могла вымолвить и слова в ответ, слушая его вкрадчивый и, чересчур серьезный, голос. Просто стояла, вскинув голову вверх, и уставившись немигающим взглядом, на небесного цвета, потолок.
— Почему ты это скрывала от меня?
Этот, последовавший за первым, вопрос, заданный с укором в голосе, просто сломал меня.
Разломал пополам.
Вверг в шок и разрушил плотину, дотоле сдерживающую шквал неопознанных и, опасных для жизни, эмоций.
— Откуда ты узнал?
— Андрей, да и нетрудно было догадаться по твоему нервному виду.
— Максим, — выдохнула я, полностью удостоверившись о его осведомленности, — не рассказывай маме, пожалуйста. Она этого не вынесет…
— Почему же? — его голос был переполнен удивлением, граничащим с беспокойством, — мне кажется, она обязана знать о…
— Нет, Максим, не смей, — не сдержавшись, я всхлипнула и также, не понижая голос, продолжила, — известие о том, что ее дочь неизлечимо больно добьет ее окончательно, понимаешь?
Несколько долгих минут, я сжимала ладони в кулаки и кусала губы, ожидая ответа, от которого зависело многое в моей жизни, и не понимала того, что сама в этот момент и этим ответом раскрыла саму себя.
И только, когда разъяренный голос по ту сторона диктофона прокричал: "Какого черта, Роза? Что за неизлечимая болезнь?", смысл ситуации дошел до моего затуманенного мозга.
— Ты не знал о том, что я больна?
И снова напряженная и зловещая тишина, прервавшаяся громким стуком чего-то явно стеклянного и большого, и тихий свистящий шепот любимого голоса:
— Боже мой, нет… это невозможно…
____________________________________________________
— Я пришла, — оповестила я родных, закрывая за собой дверь на замок. Предосторожности не помешают, хотя в Германии и не так опасно, как у нас. Да и Максим устроил нас в Мюнхене, недалеко от детской клиники.
Эту клинику посоветовал Максиму его близкий друг и помощник Виталий Морозов, которому были делегированы полномочия управляющего на момент отсутствия директора компании. Так как Максим все свое время проводил с нами, в Германии, лишь по скайпу и телефону общаясь со своими управляющими и заместителями, ему пришлось провести матричную структуру организации.
По условиям данной структуры была приглашена временная проектная группа, состоящая из лучших специалистов, которая занималась делами фирмы. Руководителем этой группы был назначен второй заместитель директора Роман Зайцев, который был самым ответственным сотрудником.
Я понимала, что это ради меня Максим идет на такие жертвы, ведь опасность предательства друзей никто не отменял. И крот еще не был найден, хотя и велись скрытые поиски при участии самого прокурора полиции.
Но попросить Максима уехать я не могла, потому что осознавала свои возможности. Если бы не он, я никогда не смогла бы помочь брату. Незнание немецкого, конечно, стояло на первом месте, но и другие требования чужой страны были не менее важны. Я так и не смогла добиться от Максима того, как он так быстро оформил все нужные документы и отправил нас всех прямиком в известную и дорогую клинику, в которую хотели попасть многие, но пробивались лишь единицы.
Университетская детская клиника Хаунершен — это огромный, созданный по последнему слову науки и техники, комплекс детских клиник, поликлиник и научно-исследовательских медицинских центров.
Созданная в 1886 году и присоединенная к Университетской клинике Людвига Максимилиана, она объединяла в себе две клиники: педиатрическую и клинику гинекологии.
