Елена Гайворонская - Давай попробуем вместе

– Макс…

Мелодия обрывается на пронзительно высокой ноте. Смычок падает к моим ногам. Я быстро нагибаюсь, поднимаю его, и мы сталкиваемся лбами. Несмотря на раннее утро, от Макса разит спиртным, смешанным с запахом непростиран-ной одежды. Я держу смычок в руках, чувствуя, что он жжет мои пальцы. Десять на двух руках… Кончиком каждого из них я ощущаю потухший взгляд фронтового товарища. И мне делается неловко за то, что я вернулся абсолютно целым. Словно тот проклятый снаряд предназначался мне и должен был вырвать мою правую руку… Я кладу смычок в футляр.

– Привет, Костыль. – Макс криво улыбается. – Значит, вернулся?

Я молча киваю. На его красивом, но уже слегка одутловатом лице не отражается особых эмоций. То ли они запрятаны слишком глубоко, то ли все постепенно перегорело в сорокаградусном жидком огне…

– Все путем? Дом, работа, девочки? У меня тоже нормально. Видишь, тружусь помаленьку… – Он бубнит это на одном дыхании, возможно, хочет предотвратить мое неуместное, унижающее сочувствие. – Встал на очередь на бесплатный протез… А может, и на импортный заработаю. Есть такие, немецкие, от настоящих не отличишь…

Макс умолкает. Повисает тишина. Я прячу руки в карманы. Нащупываю заработанные за ночь две сотенные бумажки. Достаю одну и вкладываю в его ладонь. Он вскидывает на меня туманные, с мутным проблеском глаза. В какой-то миг мне кажется, что он ударит меня… Но он так же, на одной ноте, бормочет слова благодарности и, вытащив из сиротливо прислоненной к стене холщовой сумки початую бутылку, делает глоток, а после жестом предлагает мне. Я отказываюсь. Он вяло пожимает плечами и говорит, что ему нужно дальше работать. Мне хочется стиснуть его за плечи, согнать с его лица это безжизненное отупение, сквозь которое уже проглядывает дно… Но я знаю, что предотвратить это не в моей власти. Как не в моей власти было изменить направление того снаряда.

Я послушно отхожу в сторону. Бреду под аккомпанемент гулкого топота десятков равнодушных ног по каменному полу. Ног, проходящих мимо. Музыка догоняет меня на первой ступени эскалатора. Рваная, отчаянная мелодия страдания и слез, взорванной молодости, оплеванных надежд, конченой жизни…

Я больше не могу. Не могу одновременно быть здесь и там.

– К черту! – говорю я, притормозив. – Довольно. Я так больше не могу. Я хочу жить. Жить! Жить!!! Я должен научиться жить с этим. Господи, если ты есть, помоги мне…

Я ловлю на себе косые взгляды прохожих и понимаю, что стою и разговариваю сам с собой.

Я сворачиваю на другую линию и еду к Вере.

32

В парке с ледяной горки с радостным визгом слетает, барахтаясь и образовывая весело пищащую кучу-малу, довольная ребятня.

– Видели, как я?! – Мишкина задорная мордашка лучится восторгом.

Как мало надо для счастья в этом чудесном возрасте… Я ловлю Верину ладонь, сквозь мягкую варежку ощутив ответное пожатие ее пальцев…

Наши отношения трудно назвать определенными. Произошедшее застало нас врасплох, как объявление войны. Мы не рассуждаем о будущем – оно слишком туманно, а жизнь чересчур непредсказуема.

Вера, взглянув мне в лицо, украдкой пожимает мои пальцы и тотчас отворачивается. Она не говорит, но я знаю, что она чувствует. Вину.

Перед бросившим ее мужем – за измену, передо мной – за то, что старше, перед сыном, родственниками, знакомыми, дворником, почтальоном, продавщицей в булочной… Чертовски глупо! Но что я могу поделать? Она сама должна сделать выбор. Тот редкий случай, когда это не иллюзия. Я-то знаю: самая тяжелая борьба – с собой. Иногда я говорю себе, что так гораздо легче, спокойнее: не давать обещаний, не ждать вопросов, не быть связанным ничем. Но сам же понимаю – это только самоутешение. Я знаю, что хочу большего. Впервые в жизни…

Но вечером, попрощавшись с Мишкой, я ухожу. Чтобы, до одури наглотавшись сигаретного дыма в морозной гари, вернуться чуть позже. Не сдержавшись, заглядываю в детскую сквозь полуоткрытую дверь. Мишка уже спит, подпихнув одну ладошку под подушку, а другой придерживая мягкого зеленого зайчика. Наша крепость стоит возле окна… В эти секунды я чувствую, как перехватывает дыхание щемящая нежность и колет под левой лопаткой тягостная грусть.

Я хочу, чтобы они были моими, и только моими. Мне не нравится любить ее тайком, точно мы занимаемся чем-то преступным и постыдным, лишь потому, что в ее паспорте стоит штамп о браке с неизвестным хреном, болтающимся черт-те где, которого ребенок еще называет отцом, уже отцом-то и не считая.

Но я молчу. Боюсь разрушить то, что сложилось и что еще слишком хрупко, но уже стало для меня самым дорогим в этой жизни. И в минуты абсолютного слияния и блаженного изнеможения на мой немой вопрос: «Ты любишь меня?» – я слышу безмолвный ответ… «Да…» – шепчут, раскачиваясь, стены. «Да», – капает из крана вода. Полустон-полувскрик, срывающийся с ее воспаленных губ: «Да…»

Я ухожу. Каждый раз надеясь услышать за спиной робкое: «Останься…» Но меня провожает лишь сдавленный вздох под аккомпанемент звенящей тишины…

– Мама, скатись со мной, ну пожалуйста! – Мишка просительно дергает Веру за рукав.

– Миш, ну ты что? Я же не маленькая.

– Поехали, – говорю я, решительно устраивая задницу на синем кусочке пластмассы.

– Готов? – счастливо кричит Мишка.

– Всегда готов!

– Вперед!

О черт! Что может нравиться детишкам в этой варварской пытке?! Я просчитал копчиком все ледяные кочки и неровности этой чертовой горки. А когда попытался увернуться от какой-то ямы, то, перевернувшись, смачно врубился затылком в довольно крепкое дерево, издавшее от этого соприкосновения жалобный вздох. Я падаю в мягкую перину сугроба, разбросав руки. Пытаюсь объять раскинувшееся надо мной удивительно звездное вечернее небо… И зависший прямо над головой кривой ковш Большой Медведицы.

– Что с тобой? Ты ушибся?

Я закрываю глаза, задерживаю дыхание, с трудом утаивая улыбку.

– Слава! – Надо мной звенят два встревоженных голоса – детский и женский.

– Слава, господи… Вставай, поднимайся… – Я ощущаю цветочную нежность ее прерывистого дыхания на своем лице, губах… И легкость, невозможную, невыносимую легкость россыпи созвездий… – Что с тобой?! – Ее голос срывается на крик.

Я открываю глаза, рывком заключаю их в объятия:

– Небо! Посмотрите, какое небо! Вон Большая Медведица!

– Как тебе не стыдно! – вспыхнув, высвобождается Вера и сердито восклицает: – Дурак!..

– А ты испугалась за меня?

– Отстань.

Она, сгорбившись, отворачивается, все еще продолжая сидеть возле меня на снегу.

– Где? Где Медведица? – теребит меня Мишка.