Салли Боумен - Тайна Ребекки
Женщины получили чай и печенье, и теперь рыжеволосая няня двинулась в нашу сторону. Я слышал легкий звон – дребезг чашки о блюдце. И Фриц тоже услышал. Мне осталось задать последний вопрос. О завещании Лайонела, которое он сделал в 1915 году.
– А почему он написал завещание так поздно? Он серьезно болел, и это продолжалось довольно долго. Почему он не написал его заранее?
– Он написал. Вот в чем все дело. За десять лет до того, когда у него наступило улучшение. И по секрету признался мне в этом. Мать его ничего не знала. А когда она нашла завещание, незадолго до смерти сына, – это так обеспокоило ее! Миссис де Уинтер места себе не находила, пока не переписала его. Я так и не узнал, кто ей рассказал про его завещание. Я не обмолвился о нем ни словом. Так что и для меня это осталось тайной… Там несут чай?
– Нет, еще нет. Но скоро няня подкатит столик. Рыжеволосая няня остановилась поговорить с какой-то медсестрой и тем самым подарила мне несколько минут. И я, понизив голос, спросил:
– А почему мать Лайонела не хотела, чтобы осталось прежнее завещание? Зачем ей нужно было подписывать новое, что ей не нравилось в прежнем?
– Не помню, – вдруг заупрямился Фриц. И начал сердиться: – Это случилось так давно. Еще во время Первой мировой войны. Максим служил во Франции, и его могли убить в любой момент. Полковник Джулиан тоже был в военной форме… Почему мне не дают чай? Я хочу чай. Сегодня воскресенье. И по воскресеньям нам дают печенье. Я его люблю…
Пожилая медсестра вернулась в дом, а рыжеволосая няня толкнула столик. Мне хотелось выяснить еще один пункт:
– А что стало с дочерью Сары, ее звали Люси? Я нашел свидетельство о ее крещении в церкви.
– Она умерла. Они все умерли! – Он заговорил с истерическими нотками в голосе. Я понял, что зашел слишком далеко и это сердит его. – Они все уже давно умерли. Остался только я. И я хочу чай. Няня! Няня! Где мое печенье? – Фриц пытался повернуть колесики кресла. А потом вдруг повернулся ко мне: – Кто вы такой? И что вам от меня надо? Я вас не знаю. И никогда не видел вас прежде. Няня! Няня, пусть он уйдет, пусть оставит меня в покое!..
– Ну, ну! – Девушка подошла к нам и погладила руку старика, потом выпрямилась и посмотрела на меня с сочувствующим видом. Но было ясно, что мне надо уходить. Я поднялся и попрощался с Фрицем, хотя вряд ли он нуждался в этом.
– Что это с вами? – принялась увещевать старика няня. – Посмотрите, какой симпатичный молодой человек пришел вас навестить. И вот ваш бисквит, не волнуйтесь так.
Спустившись по ступенькам, я вышел на тропинку ухоженного сада и, когда кусты роз полностью скрыли меня из виду, вынул из кармана свидетельство о смерти. Лайонел умер в июне 1915 года. От сифилиса, как теперь называли эту болезнь.
Сам не ведая о том, Фриц описал все признаки страшного недуга. Заразное заболевание, которое подкосило и его жену, и любовницу, и… детей.
Мне захотелось какое-то время побыть одному. И уже не в первый раз я пожалел о том, что у меня здесь нет машины. Но, как мне представлялось, у Теренса Грея не могло быть машины, и поэтому я не приехал сюда на своей. И снова пожалел о том. Будь у меня автомобиль, я бы мог сейчас доехать до церкви Мэндерли и снова посмотреть на могилу Карминов. Не потому, что хотел что-то снова перепроверить, – я все запомнил прекрасно: Джон и его жена покоились в тихой уединенной части церковного двора, под ветвями тиса. Их троих сыновей похоронили где-то на полях войны, но их имена, как и имена многих других воинов, павших на поле брани, были высечены на мемориальной стеле в Керрите: семнадцать, восемнадцать и двадцать лет. Я посочувствовал несчастной женщине, которая осталась жить в коттедже с двумя своими младшими детьми. Но могилу Люси я не смог найти, как и запись о ее смерти.
Поддавшись внезапному порыву, я направился в сторону коттеджа Пелинта, который снимали Мэй и Эдвин в тот год, когда мы приехали сюда. Он стоял в некотором отдалении от деревушки, у самой воды. Он еще сохранился, несмотря на минувшие годы. Но дом стоял пустой, двери его были заперты. Садик выглядел запущенным.
Я сел на ступеньках дома и принялся задумчиво бросать камешки в воду, стараясь пустить блинчики, как в детстве. И злился на самого себя, потому что снова попался в привычную ловушку, которой стараются избежать историки: не имея нужных фактов, я пытался дополнить их своими домыслами.
Лайонел мог стать отцом двух детей Сары, слова Фрица служили достаточным основанием, чтобы прийти к такому выводу. Большой волокита – отец Максима оставил ему много побочных братьев и сестер. Знал ли Максим о том, что местный дурачок – его сводный брат? И то, что Бен родился умственно неполноценным, – результат болезни Лайонела? Максим родился явно до того, как отец заразился сифилисом. Но если он догадывался, что за болезнь свела отца в могилу, разве не пугала его возможность заполучить ее по наследству? Даже если он не замечал никаких признаков?
И почему я так охотился за сестрой Бена? Особенно в последние дни? Я знал ответ: потому что полковник получил конверт с тетрадью и открыткой Мэндерли. Потому что я догадывался, что у Ребекки с детства существовала какая-то связь с семейством де Уинтер. Вывод, к которому я пришел после безуспешных попыток найти какие-то свидетельства о прошлом Ребекки.
Именно это было полнейшей глупостью с моей стороны. И все под влиянием разговора за ленчем с сестрами Бриггс. Я пытался найти связь между событиями, которая на самом деле отсутствовала. Свидетельство о смерти Ребекки датировано 1931 годом, ей исполнилось тридцать лет. Это означало, что она родилась в 1900 году или 1901-м, на переломе века. А Люси родилась в 1905-м. Между двумя девочками не существовало никакого сходства. Люси умерла в подростковом возрасте и не имела никакого отношения к той Ребекке, которую я знал по описаниям. Если я как следует пороюсь в церковных записях, то рано или поздно непременно найду нужную. А если нет, то это могло означать, что ее удочерил кто-то, как усыновили меня самого. И на своем опыте я знал, насколько сложно в таком случае проследить дальнейшую судьбу.
Как произошло, что я не только потерял объективность, я утратил способность мыслить здраво и логично? Сплетни, слухи, недомолвки вдруг оплели меня по рукам и ногам. Легенды и фантазии, продолжавшие бытовать в Керрите, затуманили мне мозг. «Нужно непременно на время уехать в Лондон, чтобы прийти в себя, – сказал я. – Хорошо, что поездка состоится уже завтра».
Швырнув еще один камешек, я долго смотрел, как расходятся круги по воде.
А потом снова повернулся к домику, где прошло наше первое лето с Мэй и Эдвином. Тогда меня ужасно мучил вопрос о моем рождении. Мальчик из сиротского дома заявил, что мой отец был нищим, а моя мать зачала меня в пьяном виде, и я был ей не нужен. Я поверил ему – и это стало частью меня, и даже по сей день заноза, засевшая очень глубоко, так и осталась, хотя я уже перестал задумываться о том, кем были мои родители. «Это ложь! – заявила мне Мэй, когда я признался ей в маленькой комнате, которая стала моей спальней. – Наглая ложь и выдумка! Тогда почему же она плакала, когда отдавала тебя в приют? Настоятельница рассказывала мне, как она рыдала. Кем бы ни была твоя несчастная мать, она очень любила тебя. Так же, как и я».
