Татьяна Туринская - Идолопоклонница
Женя пыталась объяснить, что Зимин сам отказался от 'подарка', что обещал ничего не говорить Алине. Правда, если совсем уж честно и откровенно, не слишком-то она сама верила Зимину. Чтоб такая сволочь да добровольно отказалась? Ой, что-то тут не так. И Дима подтверждал ее сомнения:
— Женечка, это не тот человек, чьему слову можно было бы безоговорочно поверить. Ты его практически не знаешь, так поверь мне, детка. Это такой гад, это такая сволочь! Нет, он хитрый, он просто что-то задумал. Еще более гадкое, чем 'подарок'. Ох, Женька, чует мое сердце — устроит он нам с тобой райскую жизнь. Мало не покажется ни мне, ни тебе. Женечка, миленькая, пока не поздно — сделай что-нибудь, а? Ну пожалуйста! Как ты не понимаешь — мы же оба погибнем! Позвони ему, позови! Прикинься ласковой кошечкой — ты же умеешь, я знаю. Ну сделай же так, чтобы он не смог отказаться! Чтобы его рыло оказалось в том же пуху. А я женюсь, Женька, честное слово! Вот только потерпи несколько месяцев, может, годик, я подготовлюсь и разведусь, а потом мы обязательно поженимся. Только помоги, Женька, ради меня, ради нас. Позвони ему!
Душа разрывалась. Женя не могла разобраться в своих чувствах. Димины стенания, истерики невольно заставляли ее брезгливо морщиться: не по-мужски, ой, как не по-мужски это! Хотелось видеть любимого сильным и всемогущим, а он на глазах превращался в тряпку, сдувался, как прохудившийся воздушный шарик. Несчастное зависимое существо. И это — ее идеал? Идол? Кумир?! Вот этот зависимый от чужой воли, от воли едва ли не каждого встречного, по крайней мере, от воли Женьки, Зимина и Алины Петраковой, человек — и есть ее идол?! Это ему она посвятила почти пять лет жизни?! О нем мечтала?! Целый год была его любовницей, дарила ему наслаждение, будучи абсолютно уверенной в его исключительности?!
С другой стороны, Женя никак не могла воспринимать его, как чужого человека. Какой же он чужой, когда пять ее последних лет были очень тесно связаны с его именем, с его безумно красивыми, проницательными и такими доверчивыми глазами? А самый последний год?! Она ведь порхала от счастья — как же, мечта сбылась, Димочка Городинский — ее любимый! Уже не идол, не кумир, а самый настоящий любимый, из плоти и крови. И теперь этому любимому плохо. Ему очень плохо. Ему страшно…
Пусть Дима оказался совсем не таким, каким Женя себе его придумала. Пусть он такой же человек, как и все остальные, со своими недостатками, а вовсе не идеальный, каким представлялся с картинки или с экрана телевизора. Но ведь не чужой, ведь столько всего с ним связано… И его проблемы для Жени теперь не могут быть чужими, теперь это и ее проблемы тоже. Она думала, что любить кумира — это только гордиться и восхищаться им. А оказывается, он точно так же, как и любой другой человек, нуждается в поддержке и помощи, в понимании. В жалости, наконец. Не в той жалости, которая может уничтожить человека. В той жалости, которая производная от любви. Ведь она же его любит? Конечно, любит! Ведь если любовь настоящая, разве она может улетучиться из-за обнаруженных недостатков, из-за проблем любимого?
Мир вокруг Евгении Денисенко за одно мгновение изменился до неузнаваемости. Еще вчера яркие насыщенные цвета и запахи осени в одночасье поблекли, потускнели. Все вокруг стало черно-белым и безвкусным, отвратительно пресным. Даже нет, белого вокруг вообще не осталось. Белый — цвет невинности и чистоты, а о какой чистоте, о какой невинности можно говорить после того, в какую грязь довелось Женьке нырнуть с головой? Нет, мир стал черно-серым…
Как и раньше, как вчера, как все последние пять лет, Женя ежедневно ездила на работу, по восемь часов в день отдаваясь служению интересам Владимира Васильевича Белоцерковского. Только на работе и могла перестать думать о своих проблемах, растворяясь в звонках и заказах. А вот все остальное время, включая поездки на работу и обратно, Женя вновь и вновь погружалась в пучину собственной проблемы, неразрешимой и страшной своею безнадежностью, грозящей раз и навсегда поставить точку в отношениях Женьки и Димы Городинского. Не обращала ни малейшего внимания на толкотню и неудобства, на пробки на дорогах, увеличивающие чуть ли не в два раза время поездки. Не замечала ничего вокруг. Потому что вокруг нее была лишь одна проблема со многими неизвестными. Точнее, с тремя: Дима, Алина Петракова и страшный человек Зимин.
Женьке посчастливилось оказаться рядом с освободившимся двойным сиденьем в переполненном троллейбусе. Было бы глупо не воспользоваться шансом доехать домой с условным комфортом, и Женя тут же плюхнулась на сиденье у окна. Второе место рядом с нею заняла молодая мамочка с трехлетним сыном. Мало того, что у Жени хватало серьезных проблем, так ведь и детей она много лет старалась по возможности не замечать рядом с собой, а потому сразу уставилась в окно, словно бы могла разглядеть что-то кроме рекламных огней в опустившемся вечернем сумраке. Естественно, мысли тут же вернулись в свое русло: Дима, Димочка, как же ты мог?..
Гиперподвижный мальчонка никак не мог усидеть спокойно на руках у мамы. То ему нужно было перегнуться через Женю и выглянуть в окно, то, убедившись, что за окном практически ничего не видно, и вообще машины с этой стороны не ездят, а ходят лишь пешеходы, совершенно не различимые в темноте, отворачивался к стоящему рядом папе, дергал его за рукав и требовательно спрашивал, куда же подевались все машинки.
— Витюша, сиди спокойно, — уговаривала мальца мама.
Да только маленький Витя, казалось, даже не слышал ее замечания. Вновь и вновь тянулся через Женьку к окну, пачкая ее грязными ботиночками, потом зачем-то становился остренькими коленочками на колени матери и снова и снова дергал за рукав отца:
— Пап, а пап, а где мафынки?
Мамаша кривилась от боли, насильно усаживала сынишку, как и положено, попкой вниз:
— Витенька, не ерзай, потерпи немножко, нам еще очень далеко ехать. Смотри, ты тетю уже всю измазал.
Женя, кажется, даже не отреагировала на это замечание. Зато в вопрос воспитания подрастающего поколения решил вмешаться папа.
— Витя, — довольно грозно, словно бы разговаривал не с малышом, а со взрослым сыном, обратился он к ребенку. — Сколько раз мама может говорить? Сиди спокойно!
Мальчишечка заинтересованно повернулся к отцу:
— Да? — бесхитростно, но достаточно громко, так, что стоящие рядом пассажиры могли услышать его слова без труда, спросил Витя. — А сколько лаз тебе мама говолила в мой гольшочик не писать, а ты все лавно писаешь!
Строгий папаша тут же заткнулся и зарделся, словно невинная институтка, услышавшая матерный анекдот. Мамаша тут же шикнула на ребенка и насильно отвернула его любознательную головку к окну. Народ вокруг попытался сдержать смех, хотя кое-кто и прыснул довольно громко. Основная же масса пассажиров лишь принудительно сжимали губы в попытках не рассмеяться. Витя не смог долго разглядывать скучную картинку в окошке, и вновь принялся крутиться на маминых руках. Впрочем, замечаний ему больше никто не делал.
