Кровь, которую мы жаждем. Часть 2 - Монти Джей

Я хочу существовать с ним вот так вечно. Только я и он.

Кошмар Пондероз Спрингс и его дорогой фантом.

— Когда все закончится, что ты будешь делать? — я размышляю вслух, гадая о том, каким будет будущее для нас обоих.

Он широко ухмыляется.

— Постараюсь избежать тюрьмы до конца жизни.

Я смеюсь, как раз когда он снова кружит меня, и мир вокруг становится цветным и размытым.

— А я? — спрашиваю я, задыхаясь, когда он подхватывает меня на руки. — Что я буду делать?

— Ты будешь такой же, как сейчас, — начинает он, заправляя прядь волос мне за ухо. — Призраком меня. Существовать для меня.

Эти три слова танцуют на моем языке.

Они прямо-таки просятся быть произнесенными вслух. Мое сердце прыгает и скачет в груди, крича снова и снова.

Ты любишь его! Ты любишь его! Скажи, что любишь его!

Это могло бы остаться лишь навязчивой идеей, но она переросла в нечто прекрасное и темное. Розовый куст с вдвое большим количеством шипов, но все равно захватывающий дух. Я и раньше думала, что люблю его, знала, что могу быть единственной, но это, это любовь.

Такая, о которой я читала с детства. Люди загадывают желания на звезды ради такой любви. Та, когда два человека, которые всегда должны были быть вместе, сталкиваются и, наконец, принимают тот факт, что Вселенная не просто так вводит людей в твою жизнь.

Я хочу сказать это, но не говорю.

Только потому, что сейчас их недостаточно.

Их недостаточно, чтобы запечатлеть этот момент. Их никогда не будет достаточно, чтобы объяснить, как мое сердце бьется в другом ритме ради него. Их просто недостаточно, и он заслуживает большего.

Поэтому я сглатываю и заменяю их чем-то другим.

— У меня тоже есть подарок для тебя.

ГЛАВА 17

МОЙ КРОВАВЫЙ ВАЛЕНТИН

ТЭТЧЕР

Мой рот наполняется водой.

Идея сожрать Лиру целиком, пока она носит это милое маленькое платье, становится все более и более заманчивой теперь, когда мы спрятаны от посторонних глаз.

Я не знал, когда я стал таким наркоманом, так нехарактерно помешанным на вкусе вишни и звуке ее голоса, но теперь я здесь. Я полностью, абсолютно одержим моей маленькой преследовательницей.

Я знал, что если впущу ее в свой мир, это нанесет непоправимый ущерб. Когда живешь черно-белой жизнью, невозможно не быть запятнанным кем-то, кто существует в полном цвете.

Но я не думаю, что мог бы предсказать это.

Этот голод, жажда опыта, о котором я никогда не думал раньше. Я всегда был доволен тем, что Лира была моей, этой тайной вуайеристкой, которая принадлежала мне в ночных тенях.

Но я никогда не ожидал, что захочу стать ее. Что я хочу принадлежать ей так же сильно, как она принадлежит мне. Если бы этот убийца-подражатель не стремился разрушить мою жизнь, я бы уже дал понять, что мы подходим друг другу.

Моя рука сцеплена с ее рукой, когда она тянет меня через хижину. В этом платье я бы последовал за ней куда угодно. Когда она стоит ко мне спиной, я любуюсь изгибом ее спины, пухлым изгибом ее задницы и тем, как это платье оставляет мало возможностей для воображения того, как она выглядит обнаженной.

Если я слаб от желания обладать ею, то пусть я буду слаб.

Быть сильным ничего не значит, если я не могу получить ее.

— Обещай мне, что ты не сойдешь с ума, — ее голос дрожит, пока мы идем по коридору к двери в конце.

Это единственная дверь в доме, которая остается запертой. Единственная комната, в которую она запретила мне заходить. Хотя мне было любопытно и немного раздражало, что она скрывает это от меня, я не стал поднимать этот вопрос.

— Я видел сердце, бьющееся в чьей-то грудной клетке, — я приподнял бровь. — Не так уж много осталось, чтобы меня напугать, дорогая.

Когда она доходит до двери, я с восхищением наблюдаю, как она поднимается на цыпочки и берет ключ с верхней части рамы. Дрожащими пальцами она вставляет ключ в замок до щелчка.

Я чувствую ее неровное сердцебиение. Что бы ни скрывалось за этой дверью, она ни с кем не делилась этим. На пару секунд мне кажется, что я сейчас найду здесь кучу трупов.

— Мне страшно, — шепчет она, крутя ручку двери, но не двигаясь, чтобы открыть ее.

Я делаю шаг, пока моя грудь не прижимается к ее спине, мой рот опускается так, что оказывается рядом с ее ухом. Меня завораживает то, как она сразу же прижимается ко мне, полностью доверяя мне, чтобы я поймал ее.

— Ничто в тебе никогда не могло испугать меня, Лира Эббот, — бормочу я. — Вся твоя тьма — моя собственная. Мы одинаковые.

Мне не нужно видеть ее лицо, чтобы понять, что она улыбается. Я чувствую это по тому, как расслабляются ее плечи. Дверь громко скрипит, открываясь, и пронзительный звук эхом разносится по коридорам.

Лира делает вдох, прежде чем переступить порог, и я смотрю, как темнота поглощает ее тело. Я слепо следую за ней, дверь захлопывается за нами, пока мы полностью не погружаемся в темноту.

Тусклый щелчок отдается эхом, прежде чем стены окрашиваются в зловещий красный оттенок. Ямы тьмы очерчивают углы и столы. Моим глазам требуется несколько секунд, чтобы адаптироваться, но, когда это происходит, я обнаруживаю, что смотрю на… ну, на себя.

Я занимаю каждый сантиметр этой комнаты, мое присутствие ощутимо в тишине.

Сотни моих фотографий на разных этапах жизни нанизаны на нитки, которые перекинуты от стены к стене. Разработанные фотографии наклеены на стены, еще больше разбросано по полу.

Я тянусь вверх, срывая одну из них с прищепки, которая удерживала ее на нити. Я выхожу из кафе в центре города, опустив голову и прикрыв глаза солнцезащитными очками.

Есть одна моя фотография в художественном музее, другая — на пробежке, несколько — с парнями в разных местах. Я замечаю, что несколько из них изображают меня в школьном бассейне после уроков. Они охватывают несколько лет, и я не удивлюсь, если всего здесь не менее пятисот фотографий.

Это святыня моего существования, задокументированная художественным взглядом Лиры. Я был единственным человеком на всех фотографиях, которые она смотрела и которым уделяла