Татьяна Веденская - Впервые в жизни, или Стереотипы взрослой женщины
– Олесечка, ты только паузу используй. Поиграй лицом, моя девочка, да? – прокричал Шебякин. Она кивнула, потянулась, потерла ладонями предплечья. Холодно. Она присела на специально поставленную для нее тут лестницу.
– Какая камера – моя? – уточнила Олеся. Шебякин махнул рукой на одну из четырех камер, продолжая смотреть в экран своего ноутбука. Он отсматривал уже снятые сцены и не замечал ничего вокруг. Тут было много людей, и никто никого не замечал. Многие тут просто сидели и ждали чего-то, как у моря погоды. Кто-то потом будет разбирать и сматывать длиннющие рулоны запутанных кабелей. Кому-то тут вообще не место – просто пришел от нечего делать.
Что тут делал Максим Померанцев, никто не знал, и никому это не было интересно. Он тихо и недвижимо стоял около старой декорации, которая успешно скрывала его от Олеси, и жадно смотрел на свою жену, сосредоточившуюся на своих длинных худых пальцах и на чем-то еще, чего, к сожалению, ему не было видно. Максим многое бы отдал, чтобы подойти поближе и услышать сейчас ее мысли. Он был бы удивлен, потому что она думала именно о нем. Вспоминала, как бежала по ледяной земле босиком. Многократно проматывала в памяти, как его ладонь с размаху налетела на ее щеку. И адреналин, обида, боль момента снова обрушивалась на Олесю во всей своей мощи, только на сей раз она не бежала от нее, старалась расширить и углубить рану в своем сердце, старательно расковыривала ее, намеренно увеличивая в размерах каждое злое слово. Как он мог?!
Олеся вскидывает голову. Уже несколько секунд как прозвучало слово «мотор», и длинноволосый «режиссер» смотрит на нее с брезгливым отвращением и невольным сочувствием. Ее глаза полны визиновых слез. Перед ней как будто снова лицо Померанцева.
– Как ты можешь? – почти неслышно, одними губами шепчет Олеся, но все слышат слова. Она говорит так, словно каждое слово ей дается с огромным трудом.
– Что именно? Что именно я могу? Делать свою работу? Решать, кому играть Лизу? Заниматься искусством? – «Режиссер» бросает фразы зло, четко и обрывает их, сглатывая последние буквы. Камера бесшумно снимает его нападение, а Олесино лицо меняется, реагируя на каждую фразу: недоверие, боль, страх. Напрасные надежды. Бац! И ей кажется, что Померанцев снова бьет ее наотмашь по лицу. Слезы стоят в глазах, взгляд теперь уже прямой, полон обвинений. «Режиссер» делает невольный шаг назад.
– Не понимаю, что это значит? – Голос Олеси дрожит, она поднимается с места, медленно, словно каждый сантиметр дается с трудом. – Ты можешь объяснить, что это значит?
– Я ничего не должен тебе объяснять. Что ты о себе возомнила! Я ухожу. Лизу будет играть Сорокина! – «Режиссер» разворачивается и начинает пробираться сквозь декорации. Олеся еще секунду стоит на месте, но тело наполнено движением, динамикой подстреленной лани. Она тянет руки вперед, но тут же заламывает их, переплетает пальцы. Ее лицо перекошено от отчаяния. Когда «режиссер» уже почти достигает выхода, Олеся делает шаг вперед и кричит:
– Я убью себя. Слышишь?
«Режиссер» замирает на месте, а затем разворачивается и быстро возвращается. Несколько секунд они смотрят друг на друга, и взгляды их полны ненависти. Олеся дрожит, ее губы приоткрыты. Она ждет, надеется, что удастся что-то изменить, что мечта ее жизни не выскользнет из рук.
«Режиссер» неожиданно поднимает руку и бьет Олесю наотмашь по лицу. Бац! Сильнее, чем Померанцев. Это не совсем даже пощечина. Это – полноценный удар. Во всяком случае, таким он видится с того места, где стоит Померанцев. Максиму не видно, как рука актера со всего размаху бьет по второй ладони, как Олеся вздрагивает и бросается в сторону, моментально и точно реагируя на фальшивый удар. Для Померанцева все это – реально, и воспоминания того вечера, когда она ушла, делают этот момент еще болезненнее.
Его лицо бледно и перекошено от ярости. Он слышит звук удара, видит, как Олеся отлетает в сторону, спотыкается и неуклюже падает, оседает, сворачивается в клубочек, обхватывает себя за колени и вдруг начинает качаться на одном месте и тихонько что-то напевать.
– Ты уволена, – произносит «режиссер» и уходит. Олеся сидит, не реагируя на слова. Она ушла в себя. Когда «режиссер» скрывается за углом, бросает быстрый взгляд на то место, где он стоял еще секунду назад, и начинает вдруг смеяться. Сначала тихо, потом все громче и громче, пока смех не доходит до истерики, и, только когда хохот доходит до высшей точки, он вдруг обрывается – моментально и без предупреждения. Глаза безумны, и на губах – улыбка, которой уже нет нигде больше на ее лице.
– И стоп! – крикнул Шебякин. – Померанцева, молодец. Хорошо отлетела.
Безумный оскал вдруг моментально сменился улыбкой, и Олеся подскочила, поднялась и принялась смахивать с платья пыль.
– Принести сапоги? – спросила Анна, которая вышла из своего загончика как раз пару минут назад. Олеся неуклюже проковыляла вниз через декорации, где та подала ей пару теплых дутиков.
– Господи, ненавижу эти шпильки. – Олеся усмехнулась: дутики смотрелись абсурдно с длинным черным платьем.
– Будут еще сегодня снимать?
– Не знаю, – пожала плечами Олеся. Потом вытянула шею и крикнула: – Эй, Шебякин, ты еще будешь сегодня снимать?
– Нет! До завтра! – крикнул тот в ответ через пару секунд. Он как раз в этот момент отсматривал снятые только что материалы и обсуждал что-то с костюмером и оператором. Олеся кивнула и повернулась было обратно к Анне, как вдруг внимание привлекла фигура, отделившаяся от темной стены. Ее сердце застучало от одного предположения, абсурдного, смешного, и все же…
– Кто это там? – спросила она, схватив Анну за запястье. Подруга обернулась и помрачнела.
– Твой муж.
– Откуда он тут взялся? – Олеся нахмурилась, а Померанцев спокойной походкой направился в ее сторону. Стоя в дутиках, волочащемся по полу платье, с размазанной в который раз уже тушью, Олеся понятия не имела, что сказать своему супругу.
– Хорошо отыграла! – произнес он, остановившись в паре шагов от нее. – Натурально. Постой, я помню часть этих твоих жестов. Ты их перед зеркалом выделывала, да? Точно! Интересно, с кого ты их скопировала?
– С Катрин Денев, – спокойно пояснила Олеся, и они с Максимом застыли, глядя друг другу в глаза. Все это невыносимо напоминало только что отснятую сцену. Померанцев заметил это первым.
– Скажи, а когда партнер тебя ударил, тебе было больно? – спросил он. Олеся усмехнулась.
– Он меня и пальцем не тронул. – Олеся медленно подняла руки и хлопнула в ладоши, как это делают актеры, когда изображают удар.
