Кэтрин Уэбб - Полузабытая песня любви
– Но теперь, судя по всему, вы знаете, что делать.
– Ну, появился Илир. Нет смысла иметь мужчину там, где нет ни поголовья, ни работы и остается только смотреть, как хозяйство разваливается. Он как бы дал тот толчок, который был мне необходим.
– Да. Для мужчины важно оказаться полезным, – тихо сказал Зак, чувствуя, как в нем вспыхнула бессмысленная враждебность к ни в чем не повинному Илиру.
Джип подскочил и заскользил вверх по дороге, направляясь к забетонированному двору. На сей раз Зак оказался достаточно проворен, чтобы выйти, открыть и закрыть ворота прежде, чем это успела сделать Ханна. Джип остановился у фермерского дома, она выключила двигатель, его рев стих. Ханна отперла входную дверь, сильно навалившись на нее плечом и пнув внизу.
– Первая дверь справа ведет в гардеробную. Там есть умывальник. И если вы скажете хоть слово о качестве моей уборки, то я вас нокаутирую. Можете не сомневаться, – пообещала она.
Внутри дом был грязным. Не просто неприбранным и нуждающимся в том, чтобы его пропылесосили, а по-настоящему грязным и захламленным. Зак перешагивал через кучи тряпья, куски веревки и шпагата, пучки соломы, пустые бутылки из-под молока и странные устройства, о назначении которых мог только гадать. Его внимание привлекла пластиковая лежанка для собаки, изглоданная до такой степени, что могла бы сойти за абстрактную скульптуру, поверхности которой придана намеренная шероховатость. Находившаяся внутри нее подстилка была серой от налипшей шерсти. А вокруг поленницы дров у одной из стен образовался целый матрас из разбросанных опилок, коры и мертвых мокриц. Когда же Зак в ужасе оторвал от них взгляд и посмотрел на потолок, то увидел, что он затянут паутиной, свисающей с него, подобно неким жутковатым флагам. Вокруг крана на раковине виднелись присохшие остатки нескольких кусков мыла, слипшиеся и потрескавшиеся. Однако вода была горячей, и ему удалось отодрать от умывальника немного мыла. Зак наскоро сполоснул руки, а затем быстро оглядел из коридора соседнее помещение.
Кухня… Каждый ее дюйм говорил о наличии у хозяйки овец и собаки не меньше, чем салон джипа. Полосатый кот спал на широкой плите с двумя духовками. Все было заставлено тарелками, кастрюлями, коробками и пакетами. Рядом с чайником стояла открытая бутылка молока, на желтом ободке у ее горлышка сидела муха и пировала. Обширный дубовый обеденный стол был завален счетбми, распечатками документов, бухгалтерскими книгами и старыми газетами. Зак уставился на грязную посуду и лишь мгновением позже понял, что именно привлекло его внимание. Всего было по паре: две рюмки с фиолетовыми пятнами на дне, две кофейные кружки, две тарелки с костями. Остатки ужина, который мог состоять из свиных отбивных. Все это свидетельствовало, что Илир живет в одном доме с Ханной. Раздался внезапный грохот, затем громкие шаги, кто-то спускался вниз по лестнице, расположенной в дальнем конце кухни. Сердце у Зака бешено забилось, он повернулся, опрометью бросился по коридору и выскочил во двор.
Ханна разглядывала что-то на капоте джипа, и то, как она отпрянула, напомнило ему себя самого несколько секунд назад. Он увидел свой рисовальный альбом, который она закрыла с вызывающим выражением на лице и особым наклоном головы, который говорил, что она не желает смущаться из-за того, что оказалась пойманной с поличным.
– Нашли все, что вам требовалось? – спросила Ханна.
Зак улыбнулся, глядя на альбом, лежащий на капоте.
– Да, благодарю. Прекрасный дом.
– Спасибо. Я в нем выросла.
– У вас, должно быть, невероятно мощная иммунная система, – проговорил он, стараясь, чтобы его лицо оставалось серьезным.
– Эй, поосторожней. Я вас предупреждала. – На секунду Ханна сжала кулаки, но выражение лица было веселым. Она указала на альбом. – Я ничего не собиралась вынюхивать. Просто не хотела, чтобы ваша сумка оставалась в джипе. И знаете… любопытство женщины, которая тоже рисует… ну и все такое. Не беспокойтесь: у меня нет ощущения, будто я заглянула вам в душу, – сказала Ханна.
Он подумал о единственном рисунке в альбоме, результате сделанной этим утром неудачной попытки.
– Я пытался зарисовать вид, открывающийся с вершины вон того холма, – признался он.
– Но дело не пошло?
– Думаю, я… потерял мое моджо [48], – пошутил он. Она проницательно смотрела на него, сощурив глаза от яркого солнца.
– Это действительно так? – тихо проговорила она, и в ее голосе не было недоброжелательности. Зак решил не отступать, но не мог придумать никакого быстрого способа, чтобы утвердить свою позицию. – Вообще-то, я считаю, что художнику всегда полезно помнить, почему он рисует то, что рисует. Почему, например, вы захотели подняться на холм и нарисовать тот вид?
– Гм… Право, не знаю. Может, оттого, что он красивый?
– А на самом деле? Вы решили нарисовать его потому, что он красивый, или потому, что сочли его таковым? Потому что подумали, что это такой вид, который вы хотите нарисовать?
– Трудно сказать.
– В следующий раз остановитесь и задайте себе этот вопрос. Тогда вы можете не получить ожидаемого ответа.
– Я больше не уверен, знаю ли, что хочу нарисовать.
– Тогда, пожалуй, стуит попробовать задуматься о том, почему вы хотите рисовать. Иными словами, для кого. Подумайте о человеке, для которого рисунок предназначается. Это помогает, – предложила она.
– Почему вы вчера бросили меня одного? – спросил он, удивляясь самому себе.
Ханна с осторожной улыбкой протянула Заку альбом:
– Я не бросала.
– Да полно. Признайтесь, что так и было. Это произошло, когда я спросил, есть ли кто-то еще в доме Димити.
– Нет-нет. Просто мне требовалось уйти, вот и все. Правда. В «Дозоре» никого нет, кроме хозяйки. Мне это доподлинно известно.
– Вы поднимались на второй этаж?
– Эй, я думала, вы пришли ради экскурсии по ферме, а не для того, чтобы допрашивать меня о соседях! – Она чуть было не отвернулась от него, но Зак схватил ее за локоть. Правда, тут же отпустил, пораженный худобой руки под тканью блузки. И ее теплом.
– Извините, – проговорил он. – Просто я совершенно уверен, что там кто-то находится.
Ханна, казалось, хорошенько подумала, прежде чем ответить.
– Я ходила наверх. И там никто не живет, кроме Димити, – заверила она. – А теперь говорите: нужна вам экскурсия или нет?
Какое-то мгновение она строго смотрела на него, выгнув брови, но как-то так получалось, что даже самое свирепое выражение лица хозяйки фермы вызывало у Зака лишь улыбку.
Зимние месяцы прошли как в тумане. Ноющие пальцы рук, онемевшие ступни. Димити носила тяжелые башмаки, кожа которых стала дубовой от старости и непогоды. Они были ей чересчур велики – их позабыл в «Дозоре» гость, пулей вылетевший через заднюю дверь, когда услышал, как его жена ломится в коттедж. Он за ними не вернулся, и они достались Димити. Однако ее носки проносились на пальцах и пятках, а штопки хватало не больше чем на пару дней. В грубых башмаках было холодно, и они постоянно набивали мозоли. Когда Димити встречалась с Уилфом Кулсоном на сеновале Бартонов, она плюхалась в рыхлое сено, стягивала обувь и изо всех сил растирала ступни, чтобы они опять стали теплыми.
