Елена Ларина - Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб
На залитой первыми лучами солнца улице Советской машина остановилась. Из подъезда, где мне уже приходилось бывать зимой, вышли Тамара Генриховна в чем-то по-европейски светлом и непризнанный гений Эдик Шелест с виолончелью в футляре.
Я выбралась из машины, чтобы познакомиться с подопечным. Его я видела впервые. Эдик представлял собой точную копию Шелеста-старшего: те же квадратура и объемная голова, тяготеющая к параллелепипеду. Только глаза у него были от матери – бирюзовые. Но как-то не слишком ему шли, как бирюзовые серьги начальнику транспортного цеха. Он протянул мне влажную холодную ладонь человека, находящегося на грани нервного срыва.
– Эдуард, – представился он и вежливо улыбнулся.
А вот улыбка у него оказалась хорошая – задорный изгиб уголков рта кверху. Такие улыбочки рисуют обычно в детских книжках.
В аэропорту «Пулково-2» Эдик первым делом отправился сдавать виолончель в багаж, оформляя ее как особо ценный и хрупкий груз.
Мы ждали его посередине зала регистрации. Вопросов у меня было гораздо больше, чем ответов. Но я понадеялась на русское «авось». Выплыву. Поймаю течение. Как-нибудь справлюсь.
Тамара раздражала меня беспрерывным потоком речи. Мне так нужно было оглядеться! Я кожей чувствовала, что настает мое время и тратить его на пустую болтовню никак нельзя. Я поддакивала и вежливо улыбалась, но сама то и дело глядела по сторонам.
– Скажите, Тамара Генриховна, – умудрилась я вклиниться в паузу между ее тирадами. – А в каких вы отношениях с Туманским? Он ведь, наверное, тоже может лететь нашим самолетом?
– Естественно, мы в нормальных отношениях, – театральным шепотом сказала Тамара и выразительно посмотрела на меня своими голубенькими глазками.– Пройдем мимо – поздороваемся. Он уже давно здесь.
– Здесь? – ужас мой, наверное, надо было слегка поубавить, но от неожиданности я не успела.
– Да что вы, Геллочка, так переживаете. Мы же в цивилизованном обществе. Мир искусства – это террариум, где все улыбаются друг другу. У этой игры есть свои правила. Не нервничайте так. На вас же не написано, каким родом деятельности вы занимаетесь.
– Давайте будем считать, что я журналистка, – заговорщицки прошептала я ей.– Я сама в это поверю, и мне психологически будет намного легче. Договорились?
– Как вам будет угодно. Я предпочла бы считать вас личным психологом Эдика. Я должна вам сказать, что сына моего окружают влиятельные…
– Давайте все-таки журналистом, – я позволила себе прервать ее высокопарную речь. Ври-ври, да не завирайся. Была журналистка, теперь психолог. Нет, я журналистка, и точка. Хоть пытайте.
– Ну хорошо, хорошо, – неохотно согласилась Тамара Генриховна, недоумевая по поводу моего ажиотажа. – Так вот, сына моего окружают…
Дальше я уже не слушала. Где она его видела? Вертеться в разные стороны я позволить себе не могла. Спина стала деревянной, шея каменной.
Паспортный контроль мы прошли быстро. Эдик тут же отправился в роскошный магазин дьюти фри. Тамара Генриховна бросилась за ним и попыталась увлечь меня за собой. Но никакие витрины меня сейчас не привлекали. Я пошла прямиком в заветную дверку с женской фигуркой. Здесь было мое временное убежище. Стоя перед зеркалом и уже в пятый раз намыливая руки, я пыталась восстановить душевное равновесие.
Усилием воли я заставила себя не морщить лоб и не сводить брови в гримасе беспокойства и приветливо улыбнулась себе в зеркало. Примерно так я должна буду повторить это в нужный момент. С чувством собственного достоинства, но без тени оскорбленной добродетели.
Я разгладила воротничок и без того отглаженного сиреневого пиджачка. Аккуратно собрала волосы в хвост сиреневой шелковой резинкой. Поправила на плече сумочку с документами и вышла в зал ожидания, как в открытый космос.
Эдик и Тамара Генриховна замахали мне рукой. В очереди на посадку мы оказались первыми. Назад я не оборачивалась, хотя временами мне казалось, что на затылке у меня вот-вот откроется третий глаз, так он был мне сейчас нужен.
Приветливые стюардессы цюрихского рейса указали нам места. Самолетик «Ту-154» был небольшим, с каждой стороны от прохода по два кресла. Тамара Генриховна и Эдик, естественно, сидели вместе на два ряда ближе к кабине, чем я. Мое место было у иллюминатора. Я аккуратно подтянула на коленях сиреневые брюки, устроилась поудобнее и стала смотреть в окно, старательно не обращая внимания на тех, кто медленно двигался по проходу.
Летное поле терялось в утренней дымке. Самолетов вокруг не было вовсе. То-то, наверное, удивляются пассажиры европейских рейсов. Куда прилетели? Что за глушь? Я прилипла лбом к стеклу.
Кресло рядом вздрогнуло. Места сразу стало меньше. Я прижала колени к округлому боку самолета, осторожно откинулась на спинку кресла и слегка повернула голову. Мне показалось, что самолет, еще не поднявшись в небо, уже падает в воздушную яму. Мой сосед вынул из кармана часы на цепочке, щелкнул крышкой и убрал их обратно. Лица его не было видно за блестящими прядями черных волос. Он быстро убрал их за ухо. И, повернувшись ко мне, сказал на мучительных для меня частотах:
– Ну, здравствуй, честнейшая Херувим…
– Полагаю, что это случайность? – с достоинством ответила я.
– Каждая случайность – хорошо подготовленная закономерность, – и, скользнув взглядом по моим сиреневым брюкам, сказал: – Ремень пристегни.
Кажется то, что со мной происходило, Лиля назвала гипертоническим кризом. Судя по всему, так оно и было, потому что в этом болезненном состоянии ремень мне найти не удавалось. Его как будто и не было никогда у кресла, которое выбрало для меня судьба.
Туманский коротко выдохнул, повернулся и, касаясь моей щеки головой, совершил неожиданный для меня маневр – обеими руками забрался под мою попу, вытянул из-под меня оба края ремня, уменьшил их раза в два, по-хозяйски защелкнул на мне пряжку, как строгий ошейник на собаке, и откинулся на спинку своего кресла.
– Как рука? – заботливо спросила я, рассматривая его новое, лишенное небритости лицо.
– Вашими молитвами… с иронией ответил он, глядя на меня двухцветными глазами. На этот раз мне показалось, что глаза его – дремучий лес, среди ветвей которого проглядывает заветный огонек.
Но тут впереди привстала и оглянулась Тамара Генриховна. На лице ее, как на экране, промелькнул целый видеоклип. Глаза расширились, она уже собиралась сделать мне какие-то предостерегающие знаки, но вместо этого сделала умильно-приветливое лицо и почтительно кивнула. Я покосилась на Туманского. Он сдержанно кивнул ей в ответ. Тамара Генриховна все никак не могла исчезнуть за спинкой своего кресла. Она растерянно смотрела то на меня, то на Туманского, не очень понимая, надо ли ей что-то предпринимать или ничего страшного не происходит.
