Елена Ларина - Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб
– От любви до ненависти действительно один шаг? – задумчиво спросила я Лилю.
– Ну в общем да. Даже шага делать не надо. Это две стороны одной медали. Только это касается не всякой любви, – уверенным тоном объяснила Лиля, нарезая на доске морковку.
– А какой? – я включила чайник и тюкнула вилкой по яйцу.
– А что такое любовь? – спросила меня Лиля и забросила морковку в кастрюлю. – Можешь объяснить?
– Любовь – это когда…
– Ну ты как ребенок, – рассмеялась Лиля. – Дети так всегда объясняют. У меня вчера шестилетняя девчонка с матерью на приеме были. У нее все «когда». Душа – это когда человек умирает, а она улетает. Совесть – это когда хочешь сделать плохо, а не делаешь. Между прочим, это признак инфантилизма.
– Это плохо? – спросила я удивленно, взбалтывая яйцо с сахаром.
– Мужчинам нравится… – неопределенно ответила Лиля, снимая шелуху с лука. – Так что там у нас с любовью?
– Любовь – это чувство. Когда все в человеке нравится, – улыбнулась я. Без «когда» у меня опять не получилось. И мука опять размешивалась комками.
– А бывает так – все в человеке нравится, а любви нет?
– Ну вообще-то да. Бывает. Нет, любовь – это когда таешь, краснеешь и слабеешь.
– Нет, Гелка. Это – не любовь. Это гипертонический криз.
– Если честно, то сейчас мне кажется, что любовь – это когда хочешь заставить другого страдать так, как он заставил страдать тебя.
– Слушай, а ты вообще-то кого-нибудь когда-нибудь любила? – подозрительно спросила Лиля, застыв с ножом в руках.
– Не знаю, – ответила я честно и полезла в шкафчик за содой. – Боюсь, что по-настоящему нет.
– И напрасно! – по своему обыкновению сказала она, разрезала луковицу и стала быстро ее шинковать.
– Так что такое любовь, по-твоему? – уксус с шипением залил соду.
– Любовь, Гелка, это зеркало. И чем красивее в нем твое отражение, тем больше тебе это зеркало нравится. Любовь – это жуткий, махровый эгоизм.
– Да? А я думала – наоборот.
– Все думали наоборот. И пролетели, – Лиля горестно смахнула слезы тыльной стороной руки.
– Нож под холодную воду подставь. Плакать не будешь, – посоветовала я.
– Да я не от лука…
– Тогда рецепта нет, – философски заметила я.
– А тот мужик, что к тебе приходил, ну, стриженный под ноль, – он что?
– Он – ничего. Он на тебе жениться, между прочим, хотел, – ответила я и усмехнулась.
– То есть? – оживилась Лиля.
– Ну он сказал, что ты просто чудная женщина и он женится на тебе на досуге. Сказал, что ему нужен психоаналитик. И я с ним совершенно согласна.
– А у тебя с ним что? – невзначай спросила польщенная Лиля.
– У меня с ним работа, – оладьи румянились на сковородке.
– И больше ничего?
– Давно ничего.
– И напрасно! – поставила печать Лиля.
Я пожала плечами и удалилась в свою комнату с новым чайником в одной руке и миской с оладьями в другой.
Тамара Генриховна озадачила меня сразу и всерьез.
– Геллочка, фокус надо повторить, – сказала она в телефонную трубку таинственным тоном заговорщика. – Конкурс в Лозанне на носу. Эдик очень нервничает.
– Тамара Генриховна, какой именно фокус вы имеете в виду?
– Надо убрать Туманского, – проворковала она с нажимом.
– Он уже в строю? – спросила я с замиранием сердца.
Мне было не с кем о нем говорить. А теперь оказалось, что справляться с собой трудно. Стоя в сумрачном коридоре квартиры, я покраснела, как ложный белый гриб на срезе.
Новая проблема. Хорошо, что Тамара Генриховна меня в тот момент не видела. Иначе бы точно заподозрила неладное.
– Да. Он тоже собирается на конкурс. Гелла, надо что-то делать.
– Видите ли, Тамара Генриховна, – начала я решительно, – боюсь, что помочь вам ничем не смогу. Больше я такими вещами не занимаюсь.
– Геллочка, детонька! Что вы такое говорите? – ласково упрекнула меня Тамара Генриховна. – Лапонька моя! Какими такими? Вы ведь делаете благородное дело – помогаете моему сыну. Или мы вас обидели деньгами?
– Нет, с деньгами все в порядке. Спасибо. Но это слишком сильно. Это может ударить по мне и по вам рикошетом. Нет, Тамара Генриховна. Боюсь, что на этот раз нет. Извините.
– Вы меня очень огорчили, Гелла. Если передумаете – пожалуйста, позвоните. Я бы вам хорошо заплатила.
Я долго не могла успокоиться. Я стояла у окна в своей комнате и смотрела на светлые перламутровые крыши. Вместо изъеденной коррозией зеленой крашеной крыши дом напротив сверкал новеньким серебряным кровельным железом. На дворе уже было почти лето. Май в самом разгаре. Темнеть перестало. И теперь даже поздним вечером вид из моего окна таял в белесой дымке.
Так что же я сделала? Неужели я сказала решительное «нет»? И я ли это?
…Антон позвонил в половине первого ночи. Я уже давно спала. В мою дверь сердито постучала выскочившая на звонок Лиля.
Я стояла в коридоре босиком, мне дуло по ногам и я ничего не соображала.
– Ты чего так поздно? – сонно спросила я. – Случилось что-то?
– Нет. Если не считать того, что ты позволяешь себе отфутболивать самых важных моих клиентов, – голосом народного обвинителя начал Антон.
– Давай без задачек на сообразительность. Я сплю вообще-то.
– Тамара Генриховна Шелест, – сказал он для меня, непонятливой, почти по слогам, – жаловалась, что ты ее бортанула. Просила уговорить тебя полететь с ней в Швейцарию. За ее счет.
– Мне она ничего такого не предлагала, – сказала я, слегка опешив.
– Ты что, Лина, не в себе? Мне действительно уговаривать тебя ехать в Швейцарию на халяву? – недоумевая, спросил Антон.
– Ну попробуй, – неуверенно предложила я.
– Я уже отдал ей твой загранпаспорт. Так что летишь в следующую субботу.
– Это в твоем стиле. Да уж, уговорил.
– Вот и славно. – И разговор со мной был закончен.
Надо ли говорить о том, что больше заснуть в эту ночь мне так и не удалось. Увидеть Туманского… Попасть за границу, да еще в Швейцарию, где говорят по-французски. А неблаговидные задачи – бог с ними. Можно сделать вид. Я ведь не снайпер, работающий на поражение. Так… создам иллюзию.
В день отъезда ранним майским утром Тамара прислала за мной белую «Тойоту» с правым рулем. Мне пришлось сесть с левой стороны от шофера и смотреть вперед, как будто машину веду я. Этот пустяк показался мне важной подсказкой судьбы – бери все в свои руки. Рули. Во всяком случае, мне хотелось это понимать именно так. Возможны были и другие варианты. Ну например, мне только кажется, будто бы я управляю своей судьбой. А на самом деле, рулит ею кто-то совсем другой. И так далее и тому подобное.
На залитой первыми лучами солнца улице Советской машина остановилась. Из подъезда, где мне уже приходилось бывать зимой, вышли Тамара Генриховна в чем-то по-европейски светлом и непризнанный гений Эдик Шелест с виолончелью в футляре.
