Дебора Смит - Тень моей любви
– Кстати, он просил передать тебе, – вмешался Эван. – “Скажи ей, пусть сама приедет посмотреть. Я хотел, чтобы у нас было славное местечко, где можно заново узнать друг друга. Все почти готово. Она может приехать, когда захочет”. Да, и когда он увидел всю эту снедь, на лице у него появилось странное выражение. По-моему, ты попала в точку, сестренка. Он дал нам кое-что для тебя. Это начало. – Эван передал мне толстый конверт.
Я положила его на колени, быстро вскрыла и вынула из него переплетенную в кожу папку толщиной в полдюйма.
Я торопливо просматривала красиво отпечатанные страницы.
Вот адрес – в Сиэтле. На другом конце страны. Почему именно Сиэтл? Хоп и Эван заглядывали через плечо. Земля. Дома. Квартиры. Склады. Покупка. Продажа. Аренда Разные штаты, разные города. Бог мой! Какой размах. Он гордился собой. Но это была лишь часть тайны, которая двадцать лет удерживала его вдали от меня.
– Боже, – прошептал Хоп. – Ты только посмотри – проспект его собственности.
– Это он показывает тебе, сестренка, чего он стоит. А стоит он много, – возбужденно сказал Эван.
Еще Роан прислал записку на темно-сером, вырванном из еженедельника листе.
Твой дедушка Джо как-то рассказывал мне, что твоя бабушка и он обменивались подарками шесть месяцев, прежде чем ей разрешили встретиться с ним наедине. У него была плохая репутация. Она посылала ему яблочные пироги, он ей цветы. Потом он стал посылать ей пластинки. Классической музыки. “Не помню, что это было, – говорил он. – Но играли на скрипке. Она полюбила ее и меня”.
Вот тебе подарок от меня. За атлас. Ты должна мне следующий. Я помню, как сильны в вашей семье традиции. Я всегда помнил самое хорошее. И самое плохое тоже.
Думаю, что понимаю, чего ты боишься.
Я вытащу тебя из дома, из твоей кровати, Клер. Ей-богу, ты приедешь сюда и снова возьмешь жизнь в свои руки. Сейчас я здесь и не надо никуда звонить.
Я взяла кусок старой доски, на которой он вырезал наши имена. Завернула в красивую подарочную бумагу, и Хоп отвез ее Роану с моей запиской.
Я не желаю знать, сколько у тебя этих проклятых денег, бог с ним, с твоим бизнесом. Я хочу знать все о мальчике, который вырезал наши имена на этой доске. Пока ты не решишь, что этот мальчик существует, все остальное не имеет значения. Приезжай и привози письма.
На этот раз ответа он не прислал.
Я встала на следующий день на рассвете, надела свой белый халат и теннисные туфли, пошла в солярий и осторожно встала на механическую пешеходную дорожку, которую мне прислала Вайолет после того, как я швырнула в нее подушкой. Я написала ей длинное письмо с извинениями. Она ответила, что, хотя и простила меня, приехать не рискует. Она велела мне больше ходить.
В комнату вошел Джош.
Мы обменялись приветствиями. Он сел в качалку, держа на коленях чашку кофе. Джош напоминал теперь бочонок с ногами, рыжие волосы клином спускались на лоб. Я называла его Мохаук-республиканец. Почему-то его нынешний облик ассоциировался у меня именно с этим индийским именем. Впрочем, у нашего солидного сенатора хватало юмора смеяться над собой.
Джош расправил невидимые морщины на своей белой рубашке и идеально отутюженных брюках, поправил узел шелкового галстука. У него, по его словам, выдалась напряженная неделя: речи, переговоры и все такое прочее.
Он по-прежнему пользовался дома своей старой спальней и еще одной комнатой, которую превратил в офис. Но можно сказать, что здесь он почти не жил. Каждый месяц он отсутствовал недели по три – разъезжал по делам или торчал в Атланте.
По нашим сведениям, Джош встречался с женщиной. Ее звали Лин Су, она работала над дипломом в области политических наук. Ей было около двадцати пяти, родилась она в Америке, но по происхождению была вьетнамкой. Мама и папа все время просили познакомить ее с ними, но Джош уверял, что тут нет ничего серьезного.
– Кажется, Роан приехал сюда создавать нам проблемы, – сказал наконец Джош. – Он сумел сделать деньги, и слава богу. Но семью не купишь.
– Не читай мне мораль, – сказала я.
– Ты тоже жила отдельно от семьи. Только мы с тобой видели, что представляет собой мир на самом деле. Для Брэди он всего лишь большой кувшин для его финансовой кухни. Хоп и Эван вообще люди не того масштаба. Мама и папа в душе хотели бы, чтобы президентом снова был Эйзенхауэр.
– Ближе к делу, мой умный брат.
– Для мамы и папы то, что ты дома, значит очень много. Они очень хотели этого все время. Я вовсе не желаю, чтобы теперь, когда все налаживается, семья раскололась на два лагеря.
– А ты не принимай близко к сердцу, и все будет окей.
– Мама скажет тебе все, что ты захочешь слышать.
Она слишком устала и надеется, что ты ее простишь. Папа гордится своей объективностью. Большинство не захочет поднимать открытого скандала, но как знать. Ты опять хочешь испытывать на прочность семейные устои? Кто-то должен остановить тебя.
– И ты решил взять эту роль на себя, – задумчиво произнесла я. – Я совсем не хочу раздирать семью на части. Знаешь, Роан в свое время выявил в нас все лучшее и худшее. Настала пора доказать, что лучшего больше.
– Ты считаешь меня лицемером.
– Наоборот. Я думаю, что ты отчаянно хочешь верить, что мир не так уж плох. Но ты всего боишься. Боишься близко подходить к собственной дочери, потому что это сделает тебя более уязвимым. Боишься принять ее в свое сердце. Я понимаю.
– Не уходи от темы. Как ты собираешься дальше вести себя с Ровном?
– Собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы дать почувствовать – семья ему рада. Заставить его поверить, что он по-прежнему может быть среди нас.
Джош некоторое время молча смотрел на меня.
– Ты говоришь так, будто планируешь свое будущее с ним. Опомнись, Клер, он чужой.
– Для меня – нет. И никогда не будет.
– Посмотри правде в глаза. Роан ненавидит семью. Ты не должна связывать с ним никаких надежд. Ведь тебе придется сделать выбор, боль от которого ты будешь ощущать до конца жизни.
– Этого не произойдет.
– Послушай меня. – Джош наклонился ко мне. Он говорил мягко, голос его звучал монотонно. – Как-то однажды ночью на дежурстве в Сайгоне я видел, как танцовщица из бара вылила себе на голову спирт и чиркнула спичкой. Говорят, она была влюблена в меня. Это случилось так быстро, что я не успел остановить ее. Она полыхала, черт побери, как рождественская елка. Секунд, наверное, десять. То, что осталось от ее лица, уже нельзя было назвать человеческим. Это я виноват? Черта с два. Если бы я годами копался в себе, размышляя, прав я или нет, жизнь превратилась бы в ад.
Я соскочила с дорожки и сделала несколько глубоких вдохов. Мой старший брат открылся в этом рассказе больше, чем когда-либо.
– Мы все приходили с наших войн со шрамами, о которых мы не можем забыть, – сказала я мягко. – Ты винишь Аманду за то, что она родилась. Ты потерял жену, получив в обмен дочь, и ты не можешь простить ей этот обмен? Ты спишь с женщиной, которая напоминает тебе о Вьетнаме, но не вводишь ее в семью. Чего ты стыдишься?
– Ты очень много не знаешь обо мне, сестричка, – мягко сказал он, вновь поправил галстук, встал и вышел.
* * *Одна женщина сказала мне, что я безнадежен. Она сказала, что постоянно ловит меня на одном и том же. Я смотрю не на нее, а сквозь нее, как будто ее здесь нет. Она нравится мне, и мне жаль, что ее чувствами я распорядился таким образом. Но она права. Часть меня не парализована, я знаю, нет смысла думать, что с тобой было бы иначе. После стольких лет это бессмысленно.
У нас не будет будущего. Клер, пока прошлое будет стоять между мной и семьей. Пока мы не посмотрим друг другу в глаза и не поймем, можем ли мы причинить эту боль другим. Я постоянно скрываю что-то. Я слушаю рассказы других людей, как они росли, об их родителях, о прекрасном времени их детства и понимаю, что у меня ничего не было. Только те дни, что я провел с тобой и твоей семьей. Как будто ты помогла мне однажды создать самого себя. Как Франкенштейн. Я собран из кусков, подаренных мне другими людьми.
Я не сближаюсь ни с кем, потому что не хочу рассказывать о себе. Я убил своего старика. О таком не говорят. Я всегда один.
Я хочу помнить хорошее. Клер. Может быть, когда мы встретимся, ты припомнишь только плохое.
Мне бы хотелось поговорить с тем ребенком, который был мной, и сказать ему, что он может вернуться домой, что ты по-прежнему любишь его.
А еще я хочу, чтобы ты когда-нибудь сказала моему мальчику, что он может гордиться мной. Но ты не знаешь моего мальчика.
Глава 9
Аманда рассердилась на меня не на шутку. На следующий день мы столкнулись в холле.
– Я хочу поговорить с тобой, – сказала она, глядя на меня с отчаяньем. – Почему ты не едешь к мистеру Салливану?
– Дорогая, ты не понимаешь. Мы должны заново узнать друг друга, очень медленно и осторожно, чтобы…
