Дик Портер - Преданное сердце

Я смотрел в окно, потом решал, что все-таки надо поспать, ложился, снова вставал и садился к окну, и так без конца. Выехав из Западной Германии, поезд медленно прополз через нейтральную зону и остановился в Мариенборне — первой станции на восточной территории. Вокзал весело сверкал свежей краской, а вдоль платформы висели ящики с цветами — должно быть, кто-то очень старался доказать, что коммунизму чуждо унылое однообразие. Однако после Мариенборна от этого уже было никуда не деться: Восточная Германия оказалась страной серой и угрюмой, расцвеченной лишь кумачовыми транспарантами, которые украшали Магдебург, Бранденбург и Потсдам. Авторов лозунгов определенно отличала склонность к парадоксам, поскольку надписи на транспарантах гласили: "МЫ БОРЕМСЯ ЗА МИР", "СОКРУШИМ ПРОТИВНИКОВ СОДРУЖЕСТВА" и тому подобное. У железнодорожных переездов стояли хмурые жители с велосипедами и ждали, пока пройдет поезд. Время от времени за окном мелькали убогие деревушки. Несколько раз попадались советские военные эшелоны, причем внешность русских солдат привела меня в недоумение: вместо грозных вояк, которыми я себе их представлял, я увидел каких-то недоростков в потрепанных гимнастерках. Было даже странно думать, что при первом же сигнале к боевым действиям мы собираемся от них улепетывать. После Потсдама поезд нырнул в какой-то лесок и выскочил из него уже в Западном Берлине, и — удивительно — дома вдруг сразу как-то приосанились, газоны стали ухоженными, а улицы заполнились автомобилями и нарядно одетыми людьми. На вокзале Лихтерфёльде-Вест, куда мы приехали, в зале ожидания для военнослужащих разгуливали несколько англичан и французов, но в основном публика состояла из американских солдат. Мимо меня прошел красавец-негр в форме сержанта, который все время повторял: "Дэйвис! Где тут Дэйвис?" Я отозвался, он пожал мне руку и сказал: "Слушай, парень, тебе крупно повезло, что ты умотал из этого лагеря «Кэссиди». У нас тут самое злачное место в Европе".

Была суббота, так что когда мы с Вильямсом добрались до нашего дома, он был пуст — никто не работал. Проводив меня в мою комнату, Вильямс тут же убежал на свидание со своей девушкой, а я пошел осматривать дом. Надо сказать, что увиденное меня поразило. Это был не дом, а какой-то дворец: у каждого была отдельная комната с балконом, а сквозь листву деревьев можно было различить людей, живших по соседству, которые играли в бадминтон и чистили свои «опели». Так никого и не встретив, я подумал, что в доме больше никого нет, но тут натолкнулся на дверь в служебное помещение и, войдя, увидел немецкого вахмистра в синем кителе и американца в майке.

Вахмистр встал и отдал честь, а американец протянул мне руку и сказал:

— Будем знакомы. Меня зовут Манни Шварц.

— Хэм Дэйвис, — представился я. — Переведен сюда из лагеря "Кэссиди".

— Ну и повезло же тебе! — сказал Манни. — Я ведь там тоже отсидел срок. Из меня хотели сделать бегуна на длинные дистанции. Ничего у них не вышло. А тебе как удалось оттуда вырваться?

— А из меня хотели сделать игрока футбольной команды. Ничего у них не вышло.

— Читал эту книжку? — спросил Манни, взяв со стола "Тихого американца", и, не дожидаясь, когда я отвечу отрицательно, продолжал: — Это Грэм Грин. Про одного американца по фамилии Пайл. Отвратительно говорит по-французски и ни шиша не смыслит ни в еде, ни в женщинах. Для контраста к нему приставлен некто Фаулер, англичанин. Этот свободно жарит по-французски, настоящий гурман и трахает всех баб напропалую. Вряд ли у меня хватит сил дочитать это до конца. А вот действительно классная вещь. — И он протянул мне "Мир одобрения" Энтони Пауэлла. — Это роман из цикла "Музыка времени". Хочешь взять почитать?

Так состоялось мое знакомство с Манни. Весь следующий год он снабжал меня книгами. Теперь же он только было собрался поговорить об Энтони Пауэлле, как вдруг посмотрел на меня повнимательнее.

— Нет, — сказал Манни, — тебе нужна не книга. Тебе нужен сон. Ты что, в поезде совсем не спал?

— Совершенно — всю ночь смотрел в окно.

— Ну так отдохни как следует, а потом отправляйся в город. Это ведь самое злачное место в Европе.

Я послушался этого совета и, проснувшись уже ближе к вечеру, почувствовал прилив новых сил. Я вовсе не считал себя каким-нибудь гулякой — даже несмотря на свои похождения во Франкфурте и на то, что у меня было с Надей, но все эти разговоры про самое злачное место в Европе запали мне в душу. Впечатление было такое, что все кругом только и ждут, когда я наконец пойду в Берлине по бабам, и я решил не обманывать ничьих надежд. Стоя под душем, а затем одеваясь, я казался самому себе неким фаллическим символом. Время от времени я спрашивал себя: возможно ли, чтобы плотские утехи в Берлине были слаще, чем во Франкфурте? Ответа на этот вопрос я пока не знал, но узнать его не терпелось страшно.

О том, где в Берлине нужно искать девушек, я имел весьма смутное представление. Конечно, настоящий американский солдат просто спросил бы: "Слушай, друг, где тут можно найти бабу?", но мне так поступать было почему-то неловко. Я решил, что в Берлине, наверно, все устроено так же, как во Франкфурте, а, значит, проститутки должны околачиваться где-то возле вокзала. Выйдя из метро на Виттенбергплатц, я сверился с картой города и направился к вокзалу «ЦОО», но никаких девиц я там не обнаружил. Я походил по Кантштрассе и Харденбергштрассе, обрыскал прилегающие переулки, ко так никого и не нашел. Наконец возле какой-то стойки я заметил четырех женщин, которые стояли и разговаривали между собой. Все они были густо накрашены. После того как я прошел мимо них в третий раз, одна женщина отделилась от остальных, подошла ко мне и спросила:

— Kommst mit?[48]

Что ж, хоть это мне было знакомо. Женщина сказала, что стоить все будет десятку, и я подумал, что при таких ценах — всего два с половиной доллара — Берлин по праву считается злачным местом. Женщина направилась вглубь стройки и, пока я вертел головой в поисках гостиницы, завела меня за какой-то стоявший там бульдозер. Сунув мою десятку в сумочку, она стащила с себя подштаники и застыла, раскорячившись над колеей. Что мне было делать? Сначала я попробовал подойти к ней спереди, потом со спины, потом снова спереди, но женщина оказалась такого могучего телосложения, что приладиться к ней никак не получалось. Наконец совсем уже отчаявшись, она согнулась до самой земли, будто студент-новичок, приговоренный товарищами к порке, и я завершил дело, зайдя сзади. Когда мы шли обратно к воротам, она, улыбнувшись, спросила: "War schön, wahr? Kommst wieder?",[49] на что я, улыбнувшись, ответил: "Na, klar",[50] а про себя подумал, что если и вернусь, то лишь тогда, когда рак на горе свистнет. Два с половиной доллара были определенно выброшены на ветер.