Ева Модиньяни - Джулия. Сияние жизни
– Говорю тебе, мне трудно объяснить свое состояние, – продолжала Джулия. – Мне все всегда казалось четким и ясным, а сейчас мои прежние незыблемые нравственные принципы потеряли надо мной власть. Что это, в сущности, такое, моральный кодекс? Условности, которым мы всю жизнь подчиняем свои чувства. Не знаю, может быть, я напрасно так прямолинейна с тобой, но это правда. Я слишком дорожу тобой, чтобы врать.
– Эта правда слишком откровенна, любовь моя, у меня от нее голова идет кругом. Что касается твоих чувств, я не верю, что они возникли на пустом месте. Дыма без огня не бывает, – добавил он после небольшой паузы с горькой усмешкой. – Твое желание нравиться вполне естественно для женщины, но в данном случае, я убежден, был повод. Какая-то встреча, импульс, искра, удар молнии.
– Много ты понимаешь! – попыталась отшутиться Джулия.
– Ничего я не понимаю, – грустно ответил Гермес, – и никогда не чувствовал себя таким ничтожеством, как сейчас.
– Не называй себя ничтожеством! – горячо воскликнула Джулия.
– Почему? – Гермес встал с кресла и посмотрел на нее сверху вниз. – Ты беременна и до сих пор сомневаешься, оставлять ребенка или нет. Нашего ребенка. Ты говоришь, что любишь меня, а сама мечтаешь о любви других мужчин. Что мне прикажешь делать? Чего ты, собственно, хочешь?
– Я хочу, чтобы ты завтра летел в Америку, как и планировал.
– И оставил тебя здесь одну в таком настроении?
– Ты не должен из-за меня менять своих планов.
– А может быть, я и возвращаться уже не должен? Ты так, наверное, думаешь?
– А ты думаешь, что лучше бы я тебе соврала, так?
– Возможно, это было бы разумнее с твоей стороны. Взвесила бы все, а потом бы и сказала.
– Поставила бы тебя перед свершившимся фактом? – уточнила Джулия.
– Да. А так ты заставляешь меня испытывать муки ревности.
– Ты слишком самоуверен, чтобы мучиться ревностью.
– Тем не менее я мучаюсь, – признался Гермес, который чувствовал себя намного слабее в этом жонглировании словами. – Впервые в жизни. Скажи, кто он?
– Честное слово, я не понимаю, о ком ты говоришь, – соврала Джулия во второй раз.
Может, она и вправду ведет себя как глупая девчонка и из пальца высасывает проблемы? Может, все гораздо проще?
– Я говорю о том, кто пробудил в тебе все эти волнения, сомнения, желание, наконец, – не давая ей передышки, продолжал наступать Гермес.
– Сколько женщин ты прооперировал за свою жизнь? – вместо ответа стала допытываться Джулия. – Сколько историй болезни ты держишь в памяти? Сколько жалоб на свою судьбу ты выслушал?
– Много, очень много. Некоторые из моих пациенток после операции изменили своим мужьям, некоторые сделали бы это, если бы представилась такая возможность. Тебя ведь это интересует?
– Я не изменила тебе, во всяком случае, пока, – сказала Джулия, понимая, что ранит Гермеса своей прямотой. – Но я такая же женщина, как и остальные твои пациентки. Почему же им простительно переживать душевные потрясения после такой операции, а мне – нет?
– Потому что ты моя женщина, – резко, почти грубо притягивая к себе Джулию, сказал Гермес.
– А ты мой мужчина, Гермес, черт тебя побери! И я не хочу тебя потерять. Но я не могу жить и чувствовать так, как хочется тебе, это выше моих сил. – И она расплакалась.
– Но почему я обречен любить тебя? – сжимая ее в объятиях, прошептал он. – Почему меня угораздило связать жизнь с такой непредсказуемой женщиной, как ты? Скажи, у тебя кто-нибудь есть? Нет, лучше не говори, я не вынесу этого.
– У меня никого нет, Гермес, – твердо сказала Джулия, невольно вспомнив поцелуи Франко Вассалли, от которых у нее кружилась голова. – Никого, любимый. – И в эту минуту она искренне верила, что так оно и есть.
– Я верю тебе, но все равно ревную, – сказал Гермес, пытаясь через силу улыбнуться.
– У тебя нет оснований для ревности, – заверила его Джулия, вытирая слезы.
Этот разговор снял камень с души Джулии, она почувствовала себя легко и свободно, словно заново родилась. Обнявшись, они поднялись наверх, в спальню. Впервые за много месяцев они любили друг друга с пылкой горячностью, забыв обо всем на свете.
Когда они, счастливые и обессиленные, вынырнули из обжигающих глубин своей сумасшедшей страсти, зазвонил телефон. Это был Лео.
– Я звоню из Римини, – сказал он. – Джорджо сбежал от меня. Я целый день искал его, но безрезультатно. Пришлось сообщить в полицию.
Глава 41
Небольшая столовая в квартире Дорины Вассалли на улице Багутта выглядела прелестно. Стены украшала роспись с цветочными мотивами голубых и бледно-желтых тонов. Стеклянную столешницу обеденного стола поддерживали две колонны из розового мрамора с капителями коринфского ордера, декорированными листьями аканта. Резной узор на стульях повторял точно такой же узор на длинном невысоком буфете, заставленном кубками и вазами из старинного цветного мурановского стекла. В убранстве этой комнаты, как, впрочем, и всей квартиры, без труда можно было угадать вкус Заиры.
В комнату с супницей в руках вошла служанка-филиппинка, и воздух наполнился аппетитным ароматом белых грибов.
Франко занял место во главе стола напротив Дорины, близняшки и Заира сели по правую руку от него. Настоящий семейный обед.
– Папа, – обратилась к нему Вероника, более живая и бойкая, чем сестра, – когда ты заплатишь выкуп за бабушку?
– Когда будет на то воля властей и похитителей, – туманно ответил Франко.
Девочки не питали к синьоре Вассалли особой любви. Они видели ее всего несколько раз в жизни, однако у них успело сложиться впечатление, что бабушка Серена очень странная, совсем не такая, как все остальные знакомые им старые синьоры. Во-первых, она играла в куклы и даже старалась отнять у близняшек их игрушки, во-вторых, она называла кукол своими дочками, а их, Веронику и Вьоланте, куклами. Однажды бабушка даже полезла в драку с внучками, после чего Франко решил положить конец этим встречам. Близняшки, однако, бабушку помнили и, не понимая, что она больна, втихомолку смеялись над ней, называя выжившей из ума старухой.
Однажды они случайно услышали разговор матери с Заирой, и он врезался им в память. Заира сказала тогда: «Зря он держит ее одну в большом доме, лучше бы поместил в клинику». А их мать ответила: «Он влюблен в нее, что ты от него хочешь!»
Эти пойманные на лету фразы озадачили девочек. Мало того, что у их мамы с тетей, как они привыкли называть Заиру, непонятные отношения, но еще и папа влюблен в бабушку, словно она его невеста. В семьях их подруг ничего подобного не было. Там мамы спали в одной постели с папами, а не с чужими женщинами, там бабушки не играли в куклы, и в них не были влюблены их собственные сыновья.
