Мари Луизе Фишер - Поздняя любовь
— Ну, это-то я знаю, — промолвил он, но лицо его не просветлело.
— Но? — подбодрила его она. Он заставил себя улыбнуться.
— А, чепуха.
— Мы ведь обещали друг другу быть честными в наших отношениях, — напомнила она.
— Но ведь не делиться же каждой мыслью…
— К твоим мыслям я испытываю жгучий интерес. Так что выкладывай!
— Ты станешь смеяться.
— Пусть так оно и будет!
— Ну, в общем… ну, в конце концов, ничего постыдного тут нет… Я надеялся, что мы будем работать вместе.
Это признание ее немного ошарашило.
— Серьезно?
— А почему бы и нет? Достаточно всего лишь приставить еще один стул к торцу письменного стола.
Она как бы продолжила:
— Тогда ты мог бы проходить по штату как мой секретарь? Так?
— Ну, это, конечно, нет. Но ни у кого и не возникнет никаких сомнений, если ты…
— Прошу тебя, Тобиас! Что за идея! Будь же разумен!
— Так я и знал, что ты будешь надо мной смеяться.
— Я вовсе не смеюсь. Наоборот, я поражена.
— Ты ведь знаешь, какую радость доставляет мне работа рядом с тобой.
— Мне рядом с тобой тоже, Тобиас. Но мне, как и Гюнтеру, хочется работать в полном спокойствии. Ты ведь только что слышал, как он говорил об этом. — Она чуть растянула губы в улыбке. — А ведь мы с ним, кстати говоря, одного возраста.
— Что ж, если это так… — Он пожал плечами. — Жаль, что я вообще об этом заговорил.
— Не жалей. Это я тебя заставила.
— И все же: прости меня, пожалуйста!
— Нечего и прощать. Ты никаких преступлений не совершал. Но если ты немедленно не прекратишь дуться, то я рассержусь всерьез.
— Я всего лишь разочарован.
Она заметила, что дверь прикрыта неплотно и надавила на нее, чтобы щелкнул замок. Они, правда, переговаривались негромко, так что вряд ли было слышно снаружи. Если же кто-то и подслушивал, то неприятности это могло бы доставить, скорее, Тобиасу, чем ей. Но теперь она собралась сказать ему нечто очень личное, никак не касающееся никого из посторонних.
— Тобиас, я очень люблю тебя, и ты это знаешь.
— Но ты не во всем это проявляешь.
— Я же с самого начала пыталась довести до твоего сознания, что не готова делить с тобой мою спальню. Так вот, это касается и кабинета.
— Но почему, Доната? Я не понимаю.
— Мне нужен совершенно спокойный сон. Ночью я хочу быть одна, крутиться в постели, как мне заблагорассудится, включать свет и читать, никому не мешая.
— Ну ладно, это я еще могу понять. Но почему ты не хочешь делить со мной кабинет? Места ведь здесь достаточно. Вполне можно поставить даже еще одну чертежную доску. Было бы такое наслаждение работать вместе, Доната!
— В кабинет приходят не ради удовольствия, а для работы. Я должна иметь возможность сосредоточиться. Если бы каждый из нас двоих работал только за чертежной доской, это было бы еще возможно. Но я ведь и статьи пишу. Например, в НСЖ.
— «Немецкий Строительный журнал»? — повторил он чуть глуповато.
— Ты спрашиваешь так, словно никогда о нем не слыхал.
— Напротив, я читал в нем твои статьи еще до того, как узнал тебя лично. Просто в данный момент я думал о другом.
— Напрасно, Тобиас. Я не могу писать, когда кто-то стоит у меня за спиной.
— Но я бы не…
— Прекрати, Тобиас, прошу тебя! Я больше не хочу с тобой ссориться.
Он вдруг переменился, явно расслабившись.
— Разве ссориться так уж плохо, Кисуленька?
— Я просто ненавижу бессмысленные конфликты.
— Но зато после ссоры можно ведь и помириться. — Он притянул ее к себе и поцеловал.
Она не сопротивлялась, но, даже чувствуя, как сильно любит его, все же не могла полностью преодолеть свое раздражение.
Потом она уперлась ему в грудь кулаками и оттолкнула его.
— Это тоже не отвечает моей концепции работы в кабинете, — заявила она, стремясь подсластить свой отказ от ласки нежной улыбкой. — Нечего тут заниматься любовью за счет рабочего времени. Он не принял это всерьез.
— Ой, Доната, как же мне теперь реабилитироваться?
— Только тем, что немедленно вернешься к твоему проекту зала многоцелевого назначения. — Она отошла от него и села за письменный стол.
— Слушаюсь, госпожа начальница, — произнес он, стараясь выдержать дурашливый тон.
Она открыла одну из папок и больше на него не посмотрела. Лишь по шороху закрывшейся двери поняла, что он вышел из кабинета. Она удобно устроилась в кресле, откинувшись на спинку, и задумалась.
Сожалея, что обидела его, она, однако, в этом не раскаивалась. Его желание делить с ней кабинет главы фирмы было слишком уж неразумным. При этом она даже не привела ему самого главного аргумента против совместного использования кабинета, а именно того отрицательного впечатления, которое возникло бы у сотрудников, да и у заказчиков, если бы он, пришедший в офис последним, вселился в ее рабочее помещение. Нет, это было совершенно невозможно. Если ей не удастся поставить его на место, придется с ним расстаться.
При мысли, что возникнет необходимость от него отказаться, на сердце у нее стало тяжело. Но она твердо решила, если другого выхода не будет, подвести итоговую черту.
Обычно Доната в дни перед Рождеством устраивала один из своих знаменитых приемов. Но в этом году, хорошо все обдумав, она решила от приема воздержаться. В прошлые годы среди гостей всегда были Артур Штольце и Алина. После недавних событий она их приглашать не хотела. В то же время, обходить их вниманием раньше, чем разрыв станет окончательным, представлялось ей бестактным.
Кроме того, было не совсем ясно, какую роль пришлось бы на приеме играть Тобиасу. Наиболее естественным казалось представить его как подающего надежды молодого сотрудника и посадить за стол рядом с особенно привлекательной дамой для ее развлечения. Но она боялась, что ему это покажется неуместным. Он был в таких вещах очень обидчив, в чем она уже не раз убеждалась. В общем, она предпочла отложить очередной прием до тех времен, когда ее связь с Тобиасом впишется в рамки обыденности, а перемывание костей прекратится.
Была и еще одна проблема: как провести Рождественские праздники? Тобиас с удовольствием отправился бы в Китцбюгель[10] или в Санкт-Моритц[11] покататься на лыжах. При этом дело было не только в желании заняться спортом, но и, как он признался, в возможности наконец-то быть с ней «все двадцать четыре часа в сутки и даже больше».
Но именно это ее и пугало. Она привыкла к определенной личной свободе и не хотела от нее отказываться. А кроме того, ей не хотелось вступать в состязание за обладание Тобиасом с женщинами, на двадцать лет более молодыми, чем она сама.
