Оставь себе Манхэттен - Данжелико П,
Большие карие глаза девушки, сидящей за стойкой регистрации мотеля, расширились, когда я протянула ей платиновую карту «Амекс». Она, в свою очередь, вручила мне настоящий ключ с большим зеленым пластиковым брелоком. Мои глаза тоже расширились.
Вы серьезно? Настоящий ключ? Я была почти уверена, что никогда их не видела раньше. Даже в Европе. Если это не знак, то я не знаю, что это. Мне нужно как можно быстрее убраться из этого города к чертовой матери.
Первое сообщение от Скотта пришло следующим утром в начале пятого. Он не переставал писать мне каждые полчаса до тех пор, пока я не ответила. Мне это не мешало. Я пролежала не сомкнув глаз всю ночь. Матрас был неудобным, простыни – колючими, в комнате пахло плесенью. Ко всему прочему воспоминания о прошлом не давали мне покоя.
Скотт: Где ты?
Скотт: Ты уехала, не сказав ни слова. Я начинаю беспокоиться.
Скотт: Сидни. Позвони мне сейчас же.
Скотт: Ты можешь перезвонить мне? Пожалуйста! На тебя это не похоже.
Я: Я в Филадельфии. Уехала по семейными делам.
Я напечатала: «Со мной все в порядке». И стерла.
Затем: «Мне жаль». И снова стерла, хотя именно это сообщение было правдивым.
Я приняла душ с самым слабым напором воды из возможных, оделась и поехала к фермерскому дому, в котором выросла, чувствуя, как от волнения внутренности скручиваются в тугой узел. Разумом я отчаянно пыталась найти опору хоть в чем-то, чтобы сохранить самообладание. Сердцем старалась храбриться. Не вышло ни то, ни другое.
Дом бабушки и дедушки был точно таким, каким я его помнила. Стоя на обочине, я молча смотрела на него. Сердце бешено колотилось, а ладони вспотели, несмотря на холод. Дом был немного обветшалым – белая обшивка из вагонки нуждалась в свежем слое краски, на черных ставнях не хватало нескольких планок, на круговой подъездной дорожке не было нескольких бетонных плиток, но, по сути, он остался прежним. С виду это был идеальный фермерский дом. Но если бы вы знали, что творилось внутри, он показался бы вам домом ужасов.
Адвокат бабушки упомянул, что его купила семья. Два дантиста с тремя маленькими детьми. Я могла только надеяться, что они как можно скорее сделают в нем ремонт, закрасив и выкинув все, что напоминало о темном прошлом этого места.
– Миссис Блэкстоун?
Эта фамилия все еще сбивала меня с толку. Я повернулась и увидела мужчину лет шестидесяти. Он вышел из серебристой «Хонды Пилот» и направился ко мне, держа в руке конверт из плотной бумаги. Мое внимание привлекли его зеленая вязаная шапочка с эмблемой клуба «Филадельфия Иглз», твидовый блейзер и почти полностью седая борода.
– Том Линклейтер. – Он протянул руку, и я пожала ее. – Сожалею о вашей утрате.
– Не стоит, я не в трауре, мистер Линклейтер. Я десятилетиями не разговаривала с бабушкой и дедушкой.
«Я не испытываю радости от чьей-либо смерти, – говорит Господь Бог. – Так что покайтесь и живите».
Мои бабушка и дедушка никогда не каялись. А я никогда по-настоящему не жила. И вот что из этого вышло.
Линклейтер кивнул, недовольно поджав губы.
– Вот почему меня смущает условие, указанное в завещании, – продолжила я. – Как уже говорила, мне от них ничего не нужно, и все, что они мне оставили, должно быть передано в местный женский приют.
Линклейтер выдохнул.
– Я распорядился, чтобы средства, вырученные от продажи дома и автосалона, были направлены в два разных приюта. Нет нужды говорить, что они чрезвычайно благодарны вам за щедрость. К сожалению, я не могу оформить сделку до конца, пока вы не заберете вещи бабушки с чердака. – Он пожал плечами. – Она была непреклонна в этом вопросе. Я просто выполняю ее пожелания.
Я не могла поверить в глубину порочности бабушки. Говорю так, потому что она была ужасным человеком – в некотором смысле даже хуже, чем дедушка. Быть вынужденной возвращаться сюда и разбирать личные вещи женщины, которая раньше получала удовольствие от физического насилия над пятилетним ребенком, – просто отвратительно. Тем более все, что она могла оставить, можно смело выбросить на помойку. С другой стороны, это было очень на нее похоже.
– И вот я здесь, – констатировала я.
У меня пересохло во рту, а в горле запершило. Язык будто опух и стал бесполезным.
Линклейтер неловко улыбнулся, вглядываясь в мое бесстрастное лицо; какое-то время мы играли в гляделки. У меня сложилось впечатление, что он знает об истории моей семьи больше, чем показывает.
– И вот вы здесь, – повторил он, затем открыл конверт и достал ключ.
В доме было тепло. Кто-то оставил включенным отопление. Наверное, это был Линклейтер. Я сняла кашемировый шарф и перчатки и оставила их на перилах лестницы. Мебель успели вывезти. Дом был пуст. Кроме этого внутри ничего особенно не изменилось. Та же желтая краска на стенах и белые занавески с петельками, посеревшие от времени и изрядно запылившиеся. Когда я огляделась, в груди снова появилась тяжесть. Несмотря на царившую в доме пустоту, пребывание в нем угнетало.
Солнечные лучи скользили по обветшалой дубовой лестнице, ведущей на второй этаж. Я проследила за ними взглядом. Я и забыла, насколько хорошо освещен дом, потому что в воспоминаниях он всегда оставался мрачным. Я вспомнила бетонный пол подвала, где дедушка заставлял меня часами стоять на коленях и молиться в темноте, такой глубокой и дезориентирующей, что я радовалась боли, которую ощущала, потому что боялась, что потеряю сознание. Я вспомнила о промозглом холоде, который пробирал меня до костей в разгар зимы, когда я лежала на кровати, одетая только в тонкую хлопковую пижаму. О том, как научилась не давать волю слезам, потому что плач только усиливал жестокость наказания. Я бы никогда не посмела ослушаться дедушку. Однажды он сказал, что за мной следят камеры. Много лет спустя, когда стала подростком, я поняла, что это неправда, потому что в подвале царила кромешная тьма, но тогда я ему верила.
К тому времени, как я на ватных ногах поднялась по скрипучей лестнице, каждая мышца моего тела дрожала, а сердце колотилось в груди так, словно я только что пробежала Нью-Йоркский марафон, который однажды завершила с посредственными результатами и тогда же поклялась никогда больше в нем не участвовать. Я не собиралась долго предаваться воспоминаниям, потянулась к шнуру, висевшему в коридоре, и смотрела, как опускается лестница, ведущая на чердак.
В этом помещении с низким потолком не было ничего, кроме пыли и небольшой белой коробки для документов. Она стояла посреди комнаты – мое имя было написано сверху большими черными печатными буквами – и, казалось, ждала моего прихода. Я бы посмеялась над драматичностью ситуации, если бы история, связывающая меня с эти местом, не была такой чертовски зловещей. Хорошо, что я занималась бегом, потому что нагрузка, которую выдерживало здесь мое бедное сердце, прикончила бы менее здорового человека.
Опустившись на пыльный пол и скрестив ноги, я подняла крышку и заглянула внутрь коробки. Она была наполовину заполнена большими конвертами из плотной бумаги. Я потянулась к тому, что лежал сверху, открыла и вытащила журнал «Домашние советы от Марты Стюарт» десятилетней давности. Это было более чем странно. В смысле, мне нравился этот журнал, в основном из-за рецептов, но я никогда не подписывалась на прессу, пока жила с бабушкой и дедушкой. Они, скорее всего, решили бы, что журнал оказывает на меня «дурное влияние», и конфисковали его. Озадаченная, но заинтригованная, я открыла его, и на пол упало письмо.
Белый конверт был адресован мне. На обратной стороне значилось: «Джош Мартин, 355 Морнинг-Луизианс, Эль-Пасо, Техас, 79835».
Сердце замерло, а волосы на затылке встали дыбом. Трясущимися от бешенства руками я разорвала остальные конверты, и из каждого журнала выпало по письму от Джоша. Всего их было десять. За столько лет поисков мне никогда не приходило в голову, что они могли приходить сюда. В момент, когда шок начал отступать, до меня медленно дошло.
