Первые (СИ) - Иоланта Палла
— Мне рассказали, что произошло, — уводит взгляд на пол, а я глубоко вдыхаю. От столовой веет разными запахами. Не могу распознать, чем именно пахнет, но желудок реагирует. Жалобно урчит, удивляя Виктора Алексеевича. — Ты не ела?
— Нет. Не хотелось.
— Пойдем, — слегка подталкивает в сторону двери, — Антон мне спасибо не скажет за то, что позволили тебе голодной ходить. Кстати, — мужчина пропускает меня вперед, — ты за выходку Оли прости. Она не в себе сейчас.
Почему-то становится неприятно. За себя. За Антона. Его мать на меня так накинулась, словно точно знала, по чьей вине он сейчас лежит без сознания.
— Не обращай на нее внимания, Лиза. Оле нужно лечение, а после того, что она здесь устроила, ей придется его пройти, — Виктор Алексеевич отводит меня к столу, — сейчас возьму тебе завтрак.
Мужчина отдаляется, а я не могу понять, что испытываю. Вроде он ничего плохого не делает, но мне почему-то становится противно. Может, из-за того, что он с моей матерью крутит шашни и не уходит из семьи, или причина в его отношении к Антону? Я опускаюсь на стул и пытаюсь не думать о Жанне и их связи с Виктором. Сейчас важен только один человек, и он, к сожалению, не может произнести ни слова.
47
Милые Ушки
— Лиза? Лиз? — тихий голос Жанны врывается в сознание, но я не могу открыть глаза. Веки будто клеем намазали. — Проснись, Лиза? — со стоном всё-таки заставляю себя пробудиться и часто моргаю, привыкая к полумраку.
Я сижу в кресле в палате Антона. Передо мной стоит мама, ласково смотрит, ставит на колени поднос с ароматной едой и опускается на корточки. Я знаю, о чем она сейчас начнет говорить, и в горле образуется не ком, а каменная глыба. Антон уже больше суток не приходит в себя. Врачи разводят руками, мол, никаких серьезных травм не обнаружено, но такое бывает после сотрясения. Я жду. Терпеливо жду, когда он откроет глаза и заговорит со мной. Ситуация пугает. Очень сильно. На ум сразу приходят фильмы, в которых главный герой впадает в кому и не выходит из нее. Ужаснее и представить нечего. Я ведь ему самого главного не сказала, промолчала, когда могла признаться, и сейчас изводила себя этим. Я ведь так люблю его. Так сильно люблю…
— Тебе нужно отдохнуть, и желательно сделать это дома, — Жанна говорит тихо, будто боится разбудить Маршала, кивает мне на кружку с горячим какао и печально улыбается. — Понимаю, что вряд ли тебя уговорю, но… Хотя бы до утра стоило домой съездить, Лиза.
Я отрицательно качаю головой, принимаюсь за еду, которую принесла мне мама, и борюсь с отвратительным чувством обреченности. Оно разрастается, как снежный ком, и не дает ясно мыслить. Жанна ждет, когда я перекушу, снова спрашивает, не передумала ли я ехать домой, и, получив нет в ответ, уходит. Я остаюсь наедине с Антоном. Сажусь около кровати на стул, беру его руку в свою и сжимаю ее. Несильно, но с чувством. Так хочется передать ему мысленно, что он мне очень нужен. Только я молчу и не произношу и слова вслух. Про себя кричу! Толкаю его! Истерю! Но внешне этого не проявляю. Громко вздыхаю, проводя подушечкой большого пальца по его ладони, и прикусываю нижнюю губу, чтобы не разреветься.
Глаза все равно предательски увлажняются, и я вытираю слезы рукавом толстовки. Медленно вдыхаю и выдыхаю, не прекращая смотреть на лицо Маршала. Успокаиваюсь. Днем я разговаривала с Инной и Кириллом. Последний сам на себя не похож. Они приходили в больницу вместе. Не знаю, случайно ли это получилось, или всему виной план Ростовой. Таким серьезным я Лабукова еще не видела. Он требовал посещения, но врач не разрешил. Если придет в сознание, то его смогут навещать, а сейчас в палате могу находиться лишь я, благодаря стараниям Виктора Алексеевича.
Злость Кирилла не передать словами. Он готов был здесь все разнести, матерился. Только потом мне Инна на ухо шепнула, что он винит себя в произошедшем. Мол, если бы остался с ним до победного, то ничего бы не случилось. И да… Я его прекрасно понимаю… Сама мучаюсь, проигрывая в голове совсем другой сценарий. Только назад уже не перемотаешь, и получилось так, как есть. Остается лишь надеяться на лучшее.
Маму Маршала больше не видела и не спрашивала у Виктора Алексеевича, что с ней. Было неприятно. На коленках остались синяки от удара об пол. Её злобный взгляд вызывал мурашки по телу. Я, конечно, могла поступить иначе, но не заслужила такого обращения. Как к этому отнесется Антон, когда придет в себя, одному богу известно, но я точно ни слова не скажу. Не хочу лезть в их семейные дела. Со своими, как оказалось, не все так просто. Главное, чтобы он открыл глаза, произнес что-то и был здоров, а остальное решится.
Приподнимаюсь, рассматриваю тень длинных ресниц на его щеках и невесомо целую в губы. Они все такие же мягкие и нежные. По телу мгновенно пролетает жар.
— Очнись скорее, — шепчу, находясь все в том же положении, — люблю тебя, — добавляю тише. Сердечный ритм ускоряется, будто я произношу эти слова, глядя ему в глаза. Волнительно. Страшно, но я бы очень хотела сказать это в другой обстановке.
— Повтори, — дергаюсь, от неожиданности чуть не сношу стул, — не так громко, Лиз… — Антон кривится, моргает и пытается улыбнуться, пока я растерянно хлопаю ресницами. — Голова, как чугун, — Маршал со стоном касается пальцами бинтов, а я безмолвно указываю на дверь рукой.
— Я врача позову…
— Лиз, нет. Не надо, — он манит к себе пальцем, — сядь. Все нормально же. Просто поспал, — улыбается, — позже позовешь. Сядь.
Я часто хватаю ртом воздух. По щекам скатываются слезы. Против моей воли. Я рада. Бесконечно рада, что Маршал наконец-то открыл глаза. Боже…
Возвращаю стул на место, тихо опускаюсь на него и не могу оторвать взгляда от Антона. Он находит рукой мою ладонь и крепко сжимает ее. Отвечаю тем же, едва справляясь с желанием кинуться ему на шею и сдавить объятиями.
— Скажешь еще, — голос Маршала хриплый, — а то я начинаю думать, что мне приснилось, — уголки его губ нервно подрагивают, пока я собираюсь с духом,
