Не сдавайся (ЛП) - Макаллан Шеннон

Мои мечты все еще уносят меня из этой жалкой дыры, но они больше не являются фантазиями о жизни, которая никогда не наступит. Теперь это фантазии о том, как просто сбежать и достичь жизни, которая у меня может быть, но я должна придумать, как превратить фантазию в реальность.

Первый шаг — это выбраться из ящика для покаяния. Замка нет, но я еще не придумал, как открыть простую защелку, которая удерживает дверь закрытой. Все, что мне нужно, — это плоский кусок металла или дерева. Даже жесткий кусок проволоки должен сработать. Но у меня их нет!

Под коробкой нет фундамента, только земляной пол. Я могу выкопать себе выход, точно так же, как вырыла маленькую яму, чтобы Дженни могла передать мне воду и еду, но без инструментов это займет слишком много времени, и неважно, насколько это будет очевидно для тех, кто наблюдает. Я даже не могу перевернуть тяжелые квадратные балки, которые в каждом углу вделаны в бетон, как столбы забора.

Я проанализировала все возможные сценарии, все, что могла, испробовала. Осталось только одно, и это последнее средство: я должна попросить своего маленького ангела-хранителя о помощи более опасного рода. Если бы был какой-то другой способ, я бы уже это сделала.

Сегодня. Это должно быть сегодня. Чем дольше я задержусь, тем слабее становлюсь. Но сила и слабость не имеют значения, потому как у меня все равно нет времени. Я всегда ненавидела их одержимость ритуальной чистотой, постоянные напоминания о том, что женские тела — нечисты, только наполненные грехом, но сейчас это единственное, что удерживает меня от постели с Иеремией. Мои месячные почти на целый день дольше, чем обычно, но они почти закончились. Сегодня, безусловно,последний день.

Дверь открывается, и я ослеплена полуденным солнцем. Щурясь и прикрывая глаза рукой, едва могу разглядеть костлявый силуэт моей матери на фоне такого яркого неба, что оно затуманивает мое зрение. Рядом с ней стоит еще одна фигура, и, когда мои глаза привыкают, узнаю Иеремию. Они обмениваются заговорщицкими взглядами, и моя мать пожимает плечами. Они пришли проверить товар. Я сглазила себя, думая о том, как выберусь отсюда.

— Поднимай свою ленивую задницу, — приказывает Иеремия. В его голосе нет гнева, нет особого намерения быть более жестоким, чем обычно. Это просто его основа садизма. Я двигаюсь медленно, преувеличивая свою слабость, и мне удается встать на колени, а затем «пытаюсь» встать, опираясь на стену для поддержки.

Они улыбаются, когда я падаю на колени, задыхаясь от ложного усилия. Вот так, именно так. Вы не кормили меня пять дней и едва ли давали мне воду. Я буду такой же слабой и беспомощной, такой же сговорчивой, как вы хотите. Конечно, так и будет.

Лицо Иеремии искажается от отвращения. Я не могу сказать, то ли это от запаха из ведра, то ли от вида использованных тряпок — свидетельства моей греховной нечистоты. Он тянется, чтобы схватить меня, поднимает на ноги, но его рука останавливается, когда трогает мое грязное платье.

— Забери ее, — указывает он моей матери.

Мудак. И моя мать удивляется, почему я не в восторге от перспективы стать твоей женой?

— Давай приведем тебя в порядок, — уточняет мать, беря меня за руку. Ее голос нежен, но даже она морщится от запаха. Она и Иеремия обходят меня, когда я, спотыкаясь, иду в душ.

— Спасибо, брат Иеремия, дальше я сама, — утверждает она, как только мы оказываемся рядом с кабинкой. Когда Иеремия колеблется, она прогоняет его своим лучшим учительским голосом: — Я могу с ней справиться. Посмотри на нее, она едва может стоять.

Я прислоняюсь к стене и молчу. Хорошо. Вот, что я хочу, чтобы вы думали.

— Хорошо, — ворчит он. — Я ухожу, но буду снаружи.

— Просто наберись терпения. Твое ожидание почти закончилось, — поясняет ему моя мать. Она успокаивает капризного ребенка, а не разговаривает со взрослым мужчиной.

Тебе придется потерпеть еще один день, ублюдок. Я еще не чиста. Ещё нет.

Как только он скрывается из виду, мама трясет меня за плечо и приказывает раздеться. После того, как я так долго лежала в смеси грязи и собственной крови, этот душ будет таким приятным. Это будет не так долго и не так горячо, как я хочу, и не так уединенно, как могла бы пожелать, но мне все равно. Я так сильно этого хочу, мне нужно ощущение струящейся по мне воды, хочу в одно мгновение сорвать с себя одежду. Я борюсь с собой, заставляя свои руки дрожать, расстегивая пуговицы одну за другой, и шагаю под теплую струю, как только моя вонючая, грязная одежда падает на пол.

Это великолепно, даже если не особенно горячо. Моя мать прищуривается, когда замечает, что я глотаю воду, скопившуюся в моем открытом рту, но ничего не говорит. Я начинаю с волос и спускаюсь вниз, игнорируя своего наблюдателя, стоящего на коленях у края душевой, тщательно изучающего цвет воды, стекающей по моим ногам и стремящейся к сливу. Это все еще, несомненно, запятнано.

— Еще две минуты, — указывает она и выходит из душа, оставив дверь открытой. Мне лучше извлечь из этого максимум пользы.

Как только мое время истекло и я вытираюсь тонким полотенцем, слышу голоса за пределами душевой. Из кабинки не могу разобрать голоса, но в сердитых тонах ошибиться невозможно. Я улавливаю конец разговора только тогда, когда мать открывает дверь.

— Нет, — говорит она непреклонно. — Я говорила тебе вчера, что это, может, еще не закончилось. Тебе просто придется подождать еще один день.

— Значит, все улажено? — Сатана тоже находится за дверью. — Сестра Хизер права. Оформление и приготовления могут затянуться на день. Свадьба состоится завтра, а не сегодня.

Я снова прислоняюсь к стене, позволяя своей голове покачиваться в притворной слабости. Нужно оставаться в образе. Не портить сценарий. Я тупо смотрю на свежую одежду и тряпки, которые мать разложила для меня, пока она не подталкивает меня к действию.

— Давай же! Поторопись, Кортни! У меня нет целого дня, чтобы тратить его на заботу о тебе.

— Ты никогда этого не делала, — бормочу я, намеренно пропуская пуговицу и застегивая криво.

— Что ты сказала? — Она свирепо смотрит на меня, затем отбрасывает мои руки от платья и поправляет пуговицы сама, цокая на меня. — О, ты. Не могу оставить тебя одну даже на минуту. Давай, Кортни! Есть чем заняться! Мы должны подогнать тебе платье, ты должна увидеть цветы! — Злое рвение исчезло из ее глаз и голоса, и она… счастлива? Так вот как выглядит счастье на ее лице? Это то выражение, которое носила бы другая женщина, когда готовила свадьбу своей дочери? — Это будет так красиво. Но нам нужно поторопиться, у меня есть еще кое-что важное, о чем нужно позаботиться этим вечером.

— Мы, ты хочешь, чтобы я... что, одобрила что-то? Для моей свадьбы с ним?

Мама, даже для тебя это безумие.

Ее глаза расширяются от шока, и она прикрывает рот обеими руками.

— О нет! Нет, нет, нет, нет, нет! Только не Ему, глупышка! За брата Иеремию! — Она смеется над тем, что, по ее мнению, является очевидным и глупым неверным истолкованием с моей стороны. — Ты не можешь выйти за Него замуж, — шепчет она.

Подожди, о ком, ты думала, я говорю?

— Верно. Конечно, нет. Как глупо с моей стороны, — отвечаю я, когда она завязывает мои волосы в хвост. Широкая, грубо сплетенная лента в начале жизни являлась белой, но возраст и многократная стирка придали ей серовато-желтоватый цвет. — На какие приготовления мне нужно взглянуть?

— Ну, во-первых, мы должны пойти и стать свидетелями очищения, — отвечает она и продолжает болтать о еде и вышивании, но я не слушаю.

Что, черт возьми, она подразумевает под «очищением»?

Ответ на мой вопрос приходит достаточно скоро, когда мать выводит меня из душа и ведет в жалкий маленький садовый сарай, который я делила с Дэниелом. Его разрывают на части полдюжины мужчин под присмотром брата Лукаса. Все мои и Дэниела вещи все еще внутри. Иеремия входит в состав вредителей, и он делает это с удвоенной силой.