Инесса Клюшина - Работа над ошибками (СИ)
— Да папа не совсем мормон, — искренне признался как-то Марк в личной нашей беседе, — он нечасто ходит в церковь на молитвы и беседы, ему старейшина Беннет уже говорил, и старейшина МакНил тоже…
Узнав, что некоторые старейшины в церкви очень молоденькие, и многие прямиком из Америки, я предпочла больше не спрашивать ни о чем. Тоже бы ходила к таким о-очень нечасто.
— Я тоже буду миссионером, — с гордостью сказал тогда же мне Марк, — это же здорово! Ты едешь в другую страну на два года, проповедуешь свою религию, учишь язык, крестишь тех, кто раньше не верил. Но это когда ты будешь совершеннолетним. И меня будут звать старейшина Сергеев…
Немая сцена в исполнении Вероники Васильевны.
В общем, беседы с Марком мне дают много материала для размышлений.
В этот раз мы успели поговорить о Жужике, сделать вместе два упражнения и выучить одно правило, как наше занятие прервал деликатный стук в закрытую дверь, и далее — интеллигентное покашливание.
— Вероника Васильевна, можно вас? — в класс заглядывает Андрей Петрович, наш учитель биологии. Тихо говорю Марку: «Посмотри упражнение сто девятое, начинай делать», — а сама торопливо выхожу к ждущем за дверью молодому мужчине.
Несколько лет назад половина коллектива школы прочили мне его в женихи. Высокий и немного пухловатый, это был единственный неженатый мужчина из нашего коллектива, который мужчинами-то и небогат. Необычайно покладистый, очень заботливый и верный — такие характеристики давала мамочка Андрея нашим пожилым учительницам, которые, в свою очередь, активно рекламировали его мне.
Но не сложилось. Видно, обошлось не без нажима как со стороны мамы, так со стороны женского коллектива школы, но Андрей Петрович не пожелал идти на поводу у женщин. Решил сам выбрать свою судьбу. Я тогда была даже за: уже не верилось в светлое чудо новых отношений. Сейчас он второй год женат и очень любим, как понимаю я по уже наметившемуся брюшку. А месяца три назад он попросил у профсоюза материальную помощь, хотя до этого как-то все стеснялся. «К детям», — уже определила Роза Андреевна, но официального подтверждения пока не пришло.
Мы с ним разговариваем в случае крайней нужды. Он — потому, что чувствует ко мне изрядную долю смущения и вины. Как же: отказал, не составил мое счастье. Еще подозреваю, в его чувствах с некоторых пор появилась жалость. Два года назад мы оба были одиноки и как-то равнялись в своей невезучести, а теперь, получается, он — везунчик, а я так и остаюсь с носом. По этой же причине не общаюсь с ним и я. Ремарк сказал в какой-то из своих книг (я их читаю и перечитываю столько, что фразы перемешиваются в голове), так вот, Ремарк сказал, что жалость — это скрытое злорадство. Думаю, в случае Андрея Петровича некоторая доля злорадства присутствует, а мне оно без надобности.
— Да, Андрей Петрович, что такое? — мы только по отчеству и только на вы. Я уже тревожусь: мои охламоны что-нибудь да сделали гадкое. Просто поздороваться, похвалить кого-то или прийти поговорить по душам — все это исключается в случае с Андреем Петровичем.
— Вероника Васильевна. Пожалуйста. Обратите внимание на Лену Севальцеву.
Мое сердце пропускает один стук.
— Что случилось? — спрашиваю совершенно неофициально. Говоря по-простому, безумно пугаюсь. Началось.
— Дерзит, — не скрываю облегченного выдоха, хотя этого делать не следовало. Глаза Андрея Петровича, спрятанные за стеклышками очков, становятся все более настороженными. Так, понятно…
— Я думала, может, она разбила у вас что, — храбро выкручиваюсь, — или…нанесла какую-то порчу имущества школьного. Вон мне парту еле сделали недавно. Сколько я с ней нервов потеряла! С какой-то партой.
Такой ответ вроде бы зачтен. Отлично.
— Так что говорит? — уточняю я.
В коридорах пусто и по-школьному гулко. Уроки давно закончились, остались только некоторые из учителей решать свои вопросы или же, как я, потихонечку принимать своих учеников. Андрей Петрович ничего не отвечает, отходит от двери моего кабинета, подходит к окну. Мне ничего не остается, как подойти к окну следом.
— Я даже объяснить не могу, понимаете, Вероника Васильевна? — говорит он. Чувствую, что волнуется. Я, конечно же, тоже начинаю волноваться. А зачем ты ко мне-то пришел, интересно, если объяснить не можешь?
Но лучше ко мне, чем к психологу. Или — чем докладная директору.
— Я слушаю, — отвечаю сдержанно.
— Во-первых, это для нее не характерно. Я знаю эту девочку несколько лет. В этом году она пришла — и будто другой человек. Слишком… развязный, что ли. Самоуверенный, развязный, несдержанный…
Твою мать.
— А в чем это выражается? Андрей Петрович, мне нужны факты! Понимаете меня? Наше с вами внутреннее ощущение никуда не подошьешь и не подколешь! Мне вот половина моего класса не нравится в этом году, настораживают они меня, но что я с этим сделаю? Что она вам сказала? Вы написали докладную? Как вообще эту решили ситуацию?
— Да не было никакой особенной ситуации, Вероника Васильевна, — Андрей Петрович не смотрит на меня. Глядит на облетающие деревья за окном. Чуть-чуть листочков осталось на их ветвях — октябрь близится к концу, и скоро каникулы…
— Ситуации как таковой не было, но некоторые циничные выражения девочки на уроке биологии… нет, даже если я вам их скажу, вы не поймете. Надо было слушать интонацию, смотреть на Лену в эти минуты. Совершенно другая, взрослая донельзя! Хотя зря я вам все рассказал, — Андрей Петрович поворачивается ко мне спиной и намеревается уйти. Очень здорово. Напугал, толком ничего не рассказал — и уходит.
Проблема в том, что я слишком хорошо понимаю, в чем дело.
— Подождите, Андрей Петрович! — я чуть ли не хватаю его за руку, — это все, что вы мне скажете? Я как-то ожидала большего…
— Вы правы, Вероника Васильевна. Может, мне и кажется. И ощущения никуда не пришьешь и не подколешь. Смотреть буду. Если что, то сразу вам, директору, психологу… Думаю, решим этот вопрос. До свидания.
— Хорошо, — говорю я ему уже в спину, — я поговорю с ней…
— Не стоит пока, — Андрей Петрович даже не поворачивается.
Возвращаюсь к Марку и понимаю, что не могу больше заниматься. Все мысли заняты Леной. Кидаю взгляд на часы — полчаса. Еще полчаса. И поговорить обязательно. Всего час двадцать с разговорами.
— А кто к вам приходил? — вопрошает Марк. В тетрадке написано всего два слова.
— А почему так мало написано? — отвечаю вопросом на вопрос. Марк конфузится.
— Я сейчас…
Он пишет, а я все еще пребываю под впечатлением от услышанного. Нужно было все сказать не так. М-да. Если бы этот разговор не произошел так неожиданно, я бы к нему подготовилась. Может быть.
