Ольга Егорова - Волчья ягода

Кажется, именно его интонация, а не слова подействовала на нее гипнотическим образом – судя по отстраненному выражению лица, смысла слов она вообще не поняла. Но послушно шагнула к машине и через секунду уже сидела рядом, по-прежнему хлюпая носом и кусая губы.

– Вот так-то лучше, – хмуро похвалил Жидков. – Ты что так смотришь на меня? Не узнаешь, что ли?

Секретарша помотала головой в ответ, как будто на самом деле его не узнала.

– Вот те раз. Совсем с катушек слетела. Что, знакомиться будем?

И снова в ответ – только отрицательный кивок, означающий, что знакомиться не обязательно.

– Ладно, Борисова. – Жидков взялся за рычаг коробки передач. – Поехали. Только ты это… реветь-то перестань. У тебя, что ли, случилось чего? Горе какое?

Уж лучше бы не спрашивал! Ничего она ему, конечно, не ответила, только разревелась еще сильнее, в голос. Спрятала лицо в ладонях, и теперь он видел только ее мелко вздрагивающие плечи и несчастный хвост на макушке.

«Приехали!» – мысленно простонал он, снова вильнув к тротуару.

– Нет, так дело не пойдет. Подожди, я тебе сейчас… воды дам. – Он открыл бардачок, радуясь, что не успел выпить пластиковую бутылку минералки по дороге из Покровска. Стал отвинчивать крышку – и, конечно же, вспенившаяся от тряски газированная вода сразу полилась водопадом прямо на юбку и без того самой несчастной на свете женщины. – Черт! – выругался Дмитрий, разозлившись на эту самую женщину еще сильнее. – Вот, облил тебя теперь! Вот ведь наказание-то! Держи давай, пей воду!

Она подняла лицо, послушно забрала бутылку у него из рук, не обращая внимания и даже как будто не замечая, что подол короткой юбки стал абсолютно мокрым. Сделала несколько судорожных глотков и снова начала реветь, отвернувшись к окну.

– Ну что мне с тобой делать? – сердито спросил он, не рассчитывая на ответ. – Курить будешь? Нет? Не куришь, что ли?

– Не курю, – всхлипнула секретарша.

Ужасно хотелось избавиться от нее побыстрее. Нет, не от нее самой, а от этих ее рыданий, царапающих душу, словно железом по стеклу. Против нее лично он ничего не имел и при других обстоятельствах подвез бы ее даже с удовольствием, поделился бы новостью о подписании договора с цементным заводом, в очередной раз выспросил бы рецепт волшебного кофе…

Вспомнив про кофе, он расстроился еще сильнее. Да, в таком состоянии в офис ее везти нельзя однозначно. А значит, никакого волшебного кофе не будет. Вот жалость-то! И кстати, куда ее везти, непонятно. Не оставлять же в машине…

– Значит, так, – решительно сказал он. – Сейчас ты плачешь еще три минуты… нет, две минуты. Думаю, двух минут тебе будет вполне достаточно. А потом успокаиваешься, и мы решаем, куда тебя везти. Если домой, то скажешь мне, где живешь. Если на работу…

– Нет! – Она бросила на него испуганный взгляд. – Нет, на работу не надо… Пожалуйста…

– Да не хнычь ты! Не хочешь на работу – значит, поедем домой… Ты где живешь-то?

– На Стрелке, – пробормотала она сквозь слезы.

– Ну вот и хорошо, – сказал он, хотя ничего хорошего в том, что она живет на Стрелке, не было. На Стрелке – это значило сорок минут туда и потом еще сорок обратно. Да, что-то он сегодня на удивление бездарно тратит рабочее время.

Секретарша все плакала.

– Эх!.. – простонал Жидков. – Ну скажи мне, Борисова… Из-за чего это ты, а? Ведь жалко на тебя смотреть… Ей-богу, жалко! И не к лицу тебе совсем слезы-то… Ну что у тебя случилось? Шеф, что ли, обидел?

Он спросил об этом без задней мысли, просто так, чтобы что-то сказать. И удивился ее реакции – она вдруг замерла, перестала плакать и даже дышать, кажется, перестала… И спросила изменившимся голосом:

– Так вы… Вы, значит, знаете, да?

– Знаю – о чем?

– О нас!

Дмитрий все еще не понимал, что происходит. Что означает это «о нас», хоть убей, не мог догадаться… А секретарша, за все это время не проронившая почти ни слова, вдруг торопливо забормотала какую-то несусветицу:

– Вы думаете… вы все, наверное, думаете, что я карьеристка просто, да? Решила окрутить… чтобы по служебной лестнице подняться, да? Я знаю… Все так про меня думают… Или думают, что я… К рукам прибрать его захотела… Богатый, неженатый… Думают, партию себе ищу выгодную… А я шесть лет назад еще, как только увидела его… Шесть лет уже! И до сих пор! И все эти шесть лет молчала… Ждала… Думала, он сам все поймет… А вот сегодня решилась… Только не надо было… Не надо было этого… делать… потому что…

Она всхлипывала, комкала побелевшими пальцами мокрый подол юбки, а Дмитрий смотрел на нее во все глаза и все еще не мог понять, о чем она толкует.

– Молчала бы и дальше, – продолжала всхлипывать секретарша. – Уж лучше не знать, чем услышать… такое… Мол, ты мой самый лучший… друг… Друг, и все! Нет, лучше не слышать… И не видеть! А я увидела! Своими глазами увидела!

– Чего ты увидела-то, Борисова? – пробормотал вконец растерявшийся от ее неожиданных признаний Дмитрий.

– Ее! Девушку эту! Она… Она из подъезда выходила, и я сразу поняла, что она… что она от него идет! Не знаю почему… и как это… Но я сразу поняла, почувствовала… И что мне теперь делать? Я в глаза ему смотреть не смогу… Я вообще не смогу… жить теперь… И как жить без него… не знаю… Потому что люблю… Люблю его так, что… мне теперь умереть хочется…

– Да кого?! – не выдержал, срываясь, Дмитрий. – Кого ты любишь-то так… безумно – скажи?!

Она подняла мокрое, покрасневшее лицо, всхлипнула еще раз, вытерла слезы, размазав по щекам остатки туши, и выпалила:

– Арсения! Арсения… Афанасьевича! Господи, ну неужели непонятно!

– Арсения… Афанасьевича? – глупо повторил Жидков, медленно соображая, что, кроме Сеньки Волка, больше никаких Арсениев Афанасьевичей не знает.

Получается, что секретарша любит Сеньку.

И так сильно любит, что даже вроде бы хочет умереть от этой любви…

Или он что-то не понял?

– Какой же… Какой же вы все-таки… медведь! – проговорила она отчаянно и вдруг резко упала ему на грудь, ткнулась мокрым носом в подмышку и снова заревела…

Он не мог прийти в себя, казалось, целую вечность.

Нет, не потому, что новость о несчастной любви секретарши к давнему приятелю и всемогущему шефу сразила его наповал. Он удивился, конечно, но теперь уже дело было не в этом.

Дело было в том, что она лежала у него на плече, уткнувшись мокрым носом в подмышку, и плакала навзрыд. В том, что ее худенькие узкие плечи вздрагивали и вздрагивал несуразный хвостик светлых волос на макушке, дрожал, как зайчонок от холода. В том, что в первый раз в жизни, ощущая всю невыносимую тяжесть женских слез, он вдруг подумал, что ему совсем не хочется сейчас перенестись в эпицентр землетрясения или оказаться на пути мощного тайфуна. Он вдруг внезапно и остро ощутил, что привычное в таких случаях раздражение, граничащее с бешенством, куда-то испарилось, исчезло бесследно и вместо того, чтобы выгнать рыдающую особу презренного женского пола из машины и умчаться подальше, ему хочется…