Бог Разрушения (ЛП) - Рина Кент
— Возбуждение от погони. Есть, — я говорю в ее складки, и она извивается, поворачивая голову в сторону, но не пытается оттолкнуть меня или показать мне свой любимый средний палец. — Уверен, с тобой у меня точно будут заняты руки.
А затем я наслаждаюсь ее маленькой розовой киской. Провожу языком по ее складочкам до самой щелочки, чувствуя, как она вздрагивает.
Пока она дрожит, я провожу языком по ее клитору. Раз. Два. Затем посасываю и играюсь с ним.
Спина Мии выгибается дугой в руинах разрушения. Только от меня уже никуда не убежать.
Когда ее бедра дергаются, я засовываю в нее два пальца. Она извивается и впивается ногтями в мои волосы, затем тянет достаточно сильно, чтобы вызвать боль в моем черепе.
Но я не из тех, кто бросает вызов.
Все еще толкаясь в нее, я обнажаю ее чувствительный бутон и покусываю кожу вокруг него, затем обвожу и провожу языком.
Бедра Мии дергаются вверх и вниз, ее вздохи и стоны смешиваются и эхом разносятся в воздухе.
Это самый прекрасный звук, который я когда-либо слышал.
И, что удивительно, я хочу большего.
Поэтому я ускоряю ритм, пока она не садится мне на лицо и не пропитывает его своим сладким вкусом.
Лучшая киска, которая у меня была в… когда-либо.
И это все осложняет, потому что я не привязываюсь к кискам.
Никогда.
Даже к такой захватывающий, как у Мии.
Я облизываю ее во время оргазма, когда она содрогается и шипит, как чертова Богиня секса.
Когда я поднимаю голову, я демонстративно облизываю губы, но не испытываю того чувства триумфа, к которому стремился, начиная эту игру.
И это все из-за того, как она смотрит на меня.
Невинно. С благоговейным трепетом.
Без ненависти, свирепых взглядов или средних пальцев. Опершись на локти, Мия смотрит на меня так, как будто я Бог.
И хотя я мог бы принадлежать к некоторым малоизвестным религиям, я определенно не ее Бог.
Я бы раздавил ее в мгновение ока.
Уничтожил бы ее прежде, чем она смогла бы сделать следующий вдох.
Я позволяю ухмылке приподнять мои губы.
— Тебе лучше стереть это выражение со своего лица, иначе я буду склонен думать, что ты в меня влюбилась.
Она моргнула один раз, затем сузила глаза и отмахнулась от меня.
Вот это территория, на которой я могу играть. Что бы это ни был за взгляд, он должен быть уничтожен и не возрождаться в течение всей жизни.
— Я думал, что сказал тебе, что произойдет, если ты снова оттолкнешь меня, — я хватаю ее за руку, а затем засовываю в нее этот средний палец своим собственным средним пальцем.
Своего рода поэтическая справедливость.
— Ты снова кончишь на меня, а затем используешь ту же энергию, чтобы подавиться моим членом, маленькая муза.
Как только я закончу с Мией Соколовой, не останется осколков, которые можно было бы собрать.
Какая жалость.
Глава 17
Мия
Надежда — худшая эмоция, которую можно испытать, когда в конце туннеля нет света.
Ты ждешь.
Ты молишься.
Ты даже пытаешься обманывать себя, что это происходит не с тобой. Что это просто не может происходить с тобой.
Но в этом-то и проблема надежды.
Ложноположительный результат. Ощущение, что ужасная ситуация может закончиться в любой момент, хотя это далеко не так.
Это фальсификация реальности.
Стремление к другой мечте.
Ощущение пребывания в облаке, которого невозможно достичь в реальном времени.
Я снова возвращаюсь в кромешную тьму. Черные завитки скользят по моим рукам и ногам, все глубже затягивая меня в объятия небытия.
Мои легкие сжимаются от умирающей надежды когда-нибудь снова увидеть свет.
— Мама… Папа… — мой затравленный шепот эхом отдается в темной тишине, как жуткая колыбельная.
Мои конечности дрожат, а сердце сжимается. Слезы снова щиплют глаза, и я шмыгаю носом как можно тише.
Если я вызову гнев монстра, он прижмет меня к стене и будет смеяться над моим громким плачем.
Он смеется, когда я говорю, что мама и папа придут за мной.
Он смеется сильнее всех, когда обрушивает на меня всю тяжесть своего гнева. Когда пинает и швыряет меня об стену, как будто я груша для битья в нашем домашнем спортзале.
Снова и снова.
И снова.
Пока я не захочу, чтобы это уже закончилось.
Но оно не заканчивается.
Монстр снова здесь, его клыки видны сквозь сардоническую улыбку. Его глаза такие же мертвые, как у бугимена из папиных сказок на ночь.
Я еще больше приседаю, зажмурив глаза, и закрываю уши вспотевшими ладонями.
Не прикасайся ко мне.
Пожалуйста.
Папа! Мама! Помогите!
— Тебе никогда не сбежать от меня, маленькая негодяйка.
Нет!
Я резко просыпаюсь, все мое тело пропитано потом, волосы прилипли к шее. Мое дыхание становится долгим, прерывистым, а сердце учащенно бьется в груди.
Нет, нет, я не могу вернуться туда, я не могу…
— Добро пожаловать обратно в мир живых, соня.
Мое внимание переключается на источник голоса, и это не кто иной, как второй монстр в моей жизни.
Тот, кто ворвался без стука и даже не объявил о своем присутствии.
Лэндон сидит на наполовину разломанном стуле напротив меня, работая над статуей среднего размера. Только она сделана не из камня. Судя по темному материалу, который просачивается между его пальцами, как масло, он использует глину.
Сцена медленно проясняется. Мы находимся в доме с привидениями, которым можно пугать непослушных детей. Часть свечей погасла, а оставшиеся окружают меня так, словно я являюсь объектом сатанинского ритуала.
Учитывая крайне взбалмошный характер Лэндона, я бы не удивилась.
Ранее он показал мне ту часть меня, о существовании которой я не подозревала. Да, я предполагала, но никогда не осмеливалась попробовать. И, возможно, если бы псих не вынудил меня, я бы никогда этого не сделала.
Но мне понравилось больше, чем я хотела бы признать. Понравилось до такой степени, что стало стыдно.
Но другая часть меня, та часть, которая развалилась из-за его грубых прикосновений и психопатических наклонностей, все еще напевает при недавнем воспоминании о его и моих пальцах внутри меня.
Как будто этого было недостаточно безумно, Лэндон толкнул меня к краю хрупкой лестницы и трахнул в горло. Тот факт, что мы могли упасть в любую секунду, ничуть не уменьшил чисто животный характер его прикосновений ко мне.
На самом деле,
