Ябеда (СИ) - Гордеева Алиса

— Пожалуйста, открой чёртову дверь! — В сотый раз, не жалея рук, тарабаню в ванную комнату и без сил оседаю на пол. — Хотя бы просто поговори со мной!

Меня колотит ничуть не меньше Геры. Я испугалась, сегодня — особенно остро. Таким я Савицкого ещё никогда не видела! Впервые его боль перешла в агрессию! Впервые я поняла, что бессильна!

— Тая, уходи! — отчаянно орёт Гера, безжалостно круша всё, что попадает под руку.

Я вздрагиваю и начинаю сильнее плакать. Проклинаю летние ночи-коротыши и свою зависимость от этого парня! Чувствую, как все, что мы строили последний месяц, летит к чёрту, но уйти не могу! Если нам суждено сгореть дотла в нашем безумии, то только вместе!

Конец ноября

Кабинет психолога

— Это был первый звоночек, верно?

Голос Татьяны Ивановны выдёргивает меня из прошлого.

— Думаю, Савицкий изначально знал, что «мы» — ненадолго, но ради меня отменно играл роль моего парня. В тот день лимит его терпения иссяк. Его психика не выдержала.

— Он ударил тебя?

— Нет! — неистово верчу головой. — Савицкий никогда меня не бил. Но в то утро сильно напугал. Гера был неуправляемым. Разнёс в пух и прах мою комнату. Почти не узнавал меня.

— И что, никто не прибежал на крики?

— Никто. Вы забываете, что я жила на отшибе.

— Гера открыл тебе дверь ванной? — осторожно интересуется психолог.

— Нет. — Я снова возвращаюсь мыслями в тот день, ставший началом нашего конца. — Я просидела в его спальне до вечера, но Савицкий не вышел.

— Вы говорили?

— Очень мало. Гера тогда долго молчал, я тоже. Понимала, что действую на него, как красная тряпка на разъярённого быка. Его срыв что-то сломал тогда в нас обоих. Не знаю. Наверно, мы просто очень быстро добежали до финиша. Нашего финиша.

Июль

Дом Мещерякова

Уже несколько часов мы сидим по разные стороны двери, максимально близко и в то же время невозможно далеко. Между нами — кусок деревяшки и мучительная тишина. Я не совру, если скажу, что слышу, как бешено бьётся сердце Геры, как нестерпимо громко вопит его душа. Я хочу помочь— ему, нам, себе. Растворить чёртову боль в любви. Вернуть на место улыбки и наши нежные поцелуи. Но что-то внутри — наверно, отравленная ещё Турчиным интуиция — настырно шепчет, что мы обречены.

За окном начинает смеркаться. Моё любимое время суток. Ещё вчера я бы сгорала от предвкушения скорой встречи с Герой, но сейчас понимаю: отныне темнота бессильна. Тело ноет от неизменной позы, в горле пересохло от беспрерывных слёз, голова гудит, мысли спутаны. Но самое страшное — от них не сбежать. Некуда.

Чувствую, как веки наливаются свинцом, а измученное сознание порывается спрятаться в мире грёз. Глупое! С недавних пор сны — моё проклятие, мой главный страх!

Мы с Герой словно поменялись местами: его кошмары рядом со мной канули в Лету, зато мои сны оживают наяву. Не проходит ночи, чтобы я не вспоминала прошлое, с каждым новым сновидением всё ближе подбираясь к эпицентру боли.

— Поговори со мной! — тихо прошу, упираясь лбом в бездушную деревяшку. Я до дрожи боюсь закрыть глаза. Чувствую, что проснусь другим человеком, и только Гере под силу удержать меня на краю пропасти. Правда, Савицкий не спешит протягивать мне руку.

— Прости меня! — спустя вечность произносит он.

Голос Геры дрожащий, обречённый. Таким голосом не клянутся в любви — им прощаются навсегда!

Судорожно зажмуриваюсь: лучше сон и обрывки воспоминаний, лишь бы вместе, рядом, навеки!

— Я только и умею, что разрушать тебя, Тая! — Шёпот Савицкого пронзает меня насквозь. Я снова начинаю дрожать — от слёз, от боли, от понимания, что Гера прав.

— Открой! Пожалуйста! Впусти меня!

Крепче прижимаюсь к бездушной двери. Мне нужно быть ближе. Я хочу к моему Гере.

— Мы справимся, слышишь? — С размаху ударяю кулаком в дверь. С какой-то невыносимой горечью вспоминаю, как ещё вчера тонула в безграничном счастье, и отказываюсь верить, что оно было всего лишь иллюзией.

— Я больной ублюдок, Тая! — никак не облегчает моих страданий Савицкий. Я слышу его дыхание, вязну в любимом голосе, как в непроходимом болоте, чувствую даже через дверь родное тепло. — Я неизлечим, и однажды ты это поймёшь! И я боюсь, что будет поздно!

— Мы найдём выход, слышишь? — Голос мой дребезжит надорванной струной. Я так хочу достучаться до Геры, но всё напрасно.

— Я люблю тебя, Савицкий! — вою в замочную скважину, не в силах признать, что это конец.

— Это не любовь, Тая! — бьёт он словами в самое сердце. — Это болезнь!

— Плевать! — В агонии дёргаю ручку двери. — Ты не можешь меня бросить! Не имеешь права! «Мы» — навсегда!

— Тая… — слышу надтреснутый от боли голос Савицкого и никак не могу понять, зачем он всё разрушает.

— Не бросай меня, Гера! Мы найдём лучших врачей! Станем чуточку ответственнее! Я больше никогда не позволю тебе заснуть рядом! Хочешь — перекрашу волосы, полностью изменю внешность! Только не бросай меня!

— Я тебя не бросаю, Тая! — В ванной снова что-то разбивается о стену. — Я пытаюсь тебя спасти! — Утробный рык Савицкого лишает меня всякой надежды. — У тебя, Тая, ещё есть шанс, стать счастливой, но не рядом со мной! Уходи, пока не поздно! Вон!

— Я не уйду! — Размазывая рукавом слёзы по лицу, неистово кручу головой.— Не уйду! — повторяю чуть громче, чтобы наверняка, и упрямо ложусь у порога, поджимая коленки к груди. Нам просто нужно время! Я подожду!

— Не уйду, — едва шевелю пересохшими губами. — Мы найдём чёртов выход! — В беспамятстве прикрываю глаза. — Я люблю тебя, Гера! — повторяю, как молитву, а потом проваливаюсь в беспокойный сон.

Глава 13. Последняя серия

Мы спасаем друг друга отчаянно.

И всё равно падаем в бездну.

Конец ноября

Кабинет психолога

— Тася, хочешь чаю?

Татьяна Ивановна немного нервно постукивает кончиком авторучки по исписанному листу ежедневника.

— Нет, — пытаюсь улыбнуться. — Я хочу забыть!

— Хм… — Татьяна Ивановна откидывается на спинку своего кресла и сцепляет в замок ладони на груди. — Мы, женщины, существа непостоянные, — смеётся одними глазами. — То пытаемся вспомнить, то мечтаем забыть…

— Так и есть. — Я снова смотрю в окно. Метель стихла. Только боль никуда не делась. — Моё любопытство едва не стоило мне жизни.

— Что было в том сне, Тася?

— Правда, которую всегда знал Турчин и которой так боялся Гера.

— Расскажешь, что произошло?

— Ничего нового: я солгала! — довольно резко отвечаю Татьяне Ивановне, а потом, прикрыв глаза, всё же окунаюсь в воспоминания.

В тот день мальчишки должны были отправиться на хоккей. Арик несколько раз за вечер доставал билеты из подарочной коробки и до последнего верил, что взрослые передумают: простят детские шалости и не лишат парней главного подарка. Только Вадим был непреклонен. А я счастлива! Сладкое ощущение отмщения ласковым теплом разливалось по телу, но казалось недостаточным, особенно, когда за окном резко испортилась погода, а Гера и Арик уютно устроились в гостиной перед телевизором. Казалось, они забыли о матче и сейчас получают не меньший кайф от просмотра фильма о космических войнах.

Мне же по-прежнему было скучно и одиноко. Именно тогда я и вспомнила о коньках. Уговоры взрослых, что для катания сейчас не лучшее время, я перебивала слезами. Мать ворчала, проклиная моё невыносимое воспитание, Вадим терпеливо пытался образумить, Ника старательно подливала масла в огонь, называя меня плаксой и мелкой эгоисткой, а отец Савицкого, дядя Саша, сжалился надо мной. Это потом станет известно, что он просто хотел проследить за своей бывшей женой, а тогда…

Тогда он взял с собой сына и Арика за компанию, чтобы те присмотрели за мной на льду. Вот только сам очень быстро куда-то ушёл. Коньки совершенно не скользили по нечищеному льду, и катание всё больше напоминало пытку. Ещё этот снег дурацкий безжалостно лупил в глаза. Единственная мысль, которая меня тогда согревала, — что мальчишкам тоже несладко: снеговик не лепился, я совершенно не слушалась и лезла, куда не следует, а фильм между тем шёл в гостиной без них.