Ябеда (СИ) - Гордеева Алиса

— Тая, я…— отчаянно тянет Гера, но договорить не успевает.

— Дочка! — восклицает мама со стаканом воды в руках. — Господи! Да что за утро-то такое! — мотает она головой и с ходу отпивает добрую половину спасительной жидкости. — А что за вид у тебя, Тася?! — хмурится и залпом допивает остатки.

— Скажи, что тоже любишь, — тихо прошу Савицкого, горячим дыханием касаясь мочки его уха.

— Люблю, — почти беззвучно шевелит губами Гера.

— Мамочка! — тут же вскрикиваю не своим голосом и отскакиваю от парня. Испуганно прикрываю ладонями рот, скрывая самую счастливую на свете улыбку, и не хуже Савицкого вживаюсь в роль. — Я так испугалась! Проснулась от грохота. Потом услышала твои крики. Выбегаю из комнаты, а тут — он. — Тычу пальцем в лежащего на диване Геру. — Мамочка, милая, скажи, что Савицкий жив! Я пыталась нащупать пульс, но всё мимо! Может, «скорую» вызвать или там искусственное дыхание сделать?

Краем глаза замечаю, как спина несчастного сотрясается в безудержном смехе. Хорошо, что все внимание мамы приковано к моим голым коленкам и съехавшей с плеча тонкой бретельке майки.

— Оденься! Немедленно! Сейчас же! — надрывает связки родительница и снова прикладывается к стакану, увы, уже пустому.

— «Только рюмка водки на столе», — от недостатка внимания к своей персоне начинает фальшиво горланить Савицкий.

— Слава Богу, Георгий пьян в стельку и ни черта не соображает! — обречённо выдыхает мать, а потом заводится с новой силой: — Иначе я бы тебе, Таисия, голову оторвала, честное слово! Быстро в свою комнату!

— Ладно, прости! — Выставив перед собой раскрытые ладони, пытаюсь успокоить маму. — Я не подумала! — Под басистое пение Савицкого отступаю к своей комнате. — Каюсь! Не кричи только, мам! А то сейчас все сбегутся! Как выскочат из своих кроваток кто в чём, ещё неизвестно, как я на их фоне буду смотреться!

— На мои крики сбегутся?! — Мама на мгновение теряет дар речи, кивая в сторону голосящего парня. — Вы сговорились, что ли? Дурдом какой-то!

— Воды! Воды! — включает несчастного несостоявшийся певец, а я, пользуясь случаем, бегу к себе, беспрерывно прокручивая в голове сладкое «люблю», слетевшее с губ моего Геры.

Глава 12. Предел

Чем реже кормишь хищника, тем злее он становится.

Мы зря позабыли о прошлом.

Конец ноября

Кабинет психолога

— Когда влюблён, ощущаешь себя всесильным; думаешь, что способен на всё, и слишком самоуверен. Не так страшно падать, когда за спиной вырастают крылья, верно? А мои сзади были необъятных размеров!

Пожимаю плечами, пока Татьяна Ивановна что-то строчит в своём блокноте.

— В мире нет ничего вечного, и крылья за спиной однажды исчезают у всех, — заявляет она между делом, словно толку от этих крыльев — ноль!

— Мои были вырваны с мясом, — бормочу себе под нос.

— Такое тоже бывает, Тася! — На мгновение оторвавшись от своих записей, Татьяна Ивановна награждает меня ласковой улыбкой, за которой скрывается что-то личное, глубокое, больное… Быть может, она и права: не я первая, не я последняя упала в бездну, лишившись крыльев за спиной.

— Но давай не будем забегать вперёд. — Отложив в сторону свой ежедневник, Татьяна Ивановна принимает позу внимательного слушателя. — Расскажи мне о том времени, пока могла летать.

И я киваю, с головой окунаясь в самые счастливые моменты из прошлой жизни.

— Тем утром мы с Герой негласно решили: ночевать только в моей комнате. Так я могла спать сколько душе угодно, а Савицкому было куда уйти под утро. Мы переживали, что ещё одного пьяного дебоша утончённая натура моей матери просто не вынесла бы.

— Вы с Герой встречались исключительно по ночам?

— Нет, но только ночью по-настоящему сходили с ума.

Пожалуй, впервые за долгое время я от души улыбаюсь. Приятные воспоминания работают ничуть не хуже дорогого антидепрессанта.

Вот и невзрачный кабинет Татьяны Ивановны вмиг перестаёт казаться таким уж унылым и пустым, да и она сама всё меньше напоминает бесчувственного робота, всё чаще улыбается и с неподдельным интересом прислушивается к каждому моему слову.

— Гера всё так же залезал к тебе через окно?

— Нет! Зачем? — смеюсь в ответ. — Люди давно придумали двери!

— Но до этого…

— «До этого» не считается! — перебиваю Татьяну Ивановну, а сама снова улыбаюсь своим воспоминаниям.

Даже сейчас, когда вместо сердца пустота, а чернильная темнота в душе не ведает границ, мне приятно осознавать, что когда-то Савицкому было не всё равно.

— Гера начал дежурить под моими окнами с того самого дня, как впервые встретил на пирсе, — пытаюсь всё разложить по полочкам. — Это стало для него своеобразной традицией. Ну а когда я начала настежь открывать окна на всю ночь, то ещё и немалым соблазном.

— Вы по-прежнему скрывали ваши отношения от окружающих, верно? — Улыбка всё ещё блуждает на губах Татьяны Ивановны, зато слетает с моих. Я надеялась подзарядиться счастьем из фрагментов прошлого, но пока только и делаю, что спотыкаюсь на ровном месте.

— Да, — отвечаю предельно честно.

— Почему?

Каким бы крутым психологом ни была Татьяна Ивановна, она смотрит на мои переживания с позиции взрослого человека и, разумеется, многого не понимает. Впрочем, я и сама себя порой понимаю с трудом…

— Всё так быстро изменилось…— скованно пожимаю плечами. — Наш мир, хоть и развернулся лицом к солнцу, но всё ещё оставался слишком хрупким, чтобы впускать в него посторонних.

— И как долго вы прятались ото всех под одним одеялом?

— Месяц. Точнее, двадцать девять дней.

В груди неприятно ноет: я посекундно помню каждый из них.

— Расскажешь?

— Это только моё, — решительно мотаю головой, невольно перебирая в памяти каждую ночь, проведённую наедине с Герой, — безумную, нереальную, пропитанную сладкими стонами и рваными признаниями, словами любви и искренним смехом.

— Ты надеялась вылечить его любовью?

— Нет! Просто любила! И бесконечно верила в нас!

— И к чему это привело, Тася?

Июль

Дом Мещерякова

Спальня Савицкого

Наплевав на свой внешний вид, бегу наверх и не раздумывая врываюсь в комнату Геры. Я знаю, что он там! В глазах стоят слёзы, в ушах неистово шумит. Нам не впервой оступаться! Сколько раз за эти дни Гера забывал закрыть глаза или я появлялась перед ним так не вовремя! Его мимолётные приступы стали для нас вполне привычными спутниками жизни. Но сегодня всё зашло слишком далеко.

— Гера! —Жадно осматривая спальню, трясущимися руками обхватываю себя за плечи. — Помнишь? Мы вместе! Мы справимся!

Как попугай, повторяю одно и то же, не теряя надежды, что Савицкий услышит, но сегодня ответом мне служит бешеный вой из-за закрытой наглухо ванной комнаты и что-то стеклянное, летящее в стену.

— Уходи! Прошу тебя, уходи!

Жить одними ночами жарко, но порой хочется большего! Человек так устроен: ему всегда мало. Вот и мы ошибочно решили, что уже нормальные!

Когда нам становилось тесно в моей каморке, мы совершали ночные вылазки к озеру или «голодные» рейды к холодильнику; слушали музыку из одних наушников и ждали, когда с неба упадёт хотя бы одна звезда, чтобы успеть загадать для нас бесконечность. А ещё, лёжа в обнимку на моей скромной кровати, могли часами напролёт болтать обо всём и в то же время ни о чём. Между нами не было секретов и запретных тем. Единственным, о чём всегда избегал говорить Гера, было прошлое! Я же не спешила делиться с ним своими снами…

Порой Савицкого накрывало. Его тело сводило судорогой, а на лбу выступал липкий пот. Это означало только одно: мы забылись, и нужна темнота.

Сегодня всё зашло чуточку дальше. Мы проспали, а темноты поблизости не оказалось. Мне страшно представить, что испытал Гера, когда проснулся поутру, сжимая в объятиях моё обнажённое сонное тело: одно дело просто видеть меня на расстоянии вытянутой руки, и другое — утопать в осознанной близости.