Если бы (СИ) - Фокс Оксана
Пол заботился о ней с тем же рвением, с каким нёс службу, словно выполнял гражданский долг.
Кроссман рано потерял родителей. Они погибли при пожаре на авторемонтном заводе, где работал весь район. Трагедия унесла жизни десятка родственников и знакомых. Его растили сестры, достигшие совершеннолетия и взявшие над ним опеку. Когда Пол окончил среднюю школу, старшая сестра Беатрис – вышла замуж, родила двоих детей и переехала с мужем в Мэриленд. Незамужняя и бездетная Миранда, никогда не покидала границ штата: она осталась с Полом в отчем доме на северо-западе Бронкса.
Дослужившись до сержанта полиции и давно самостоятельно оплачивая счета, Кроссман приобрёл недвижимость, ближе к сестре. Миранда обожала брата – пеклась о нём самозабвенно и усердно. Она обставила его двухэтажный коттедж мебелью, выписала из каталогов милые безделушки, украсившие стены и каминные полки, застелила полы коврами и следила, чтобы морозильная камера ломилась полуфабрикатами.
Пол раньше не приводил в дом женщин: предпочитал короткие встречи в мотелях. А что думала Миранда по этому вопросу, Лина узнала спустя неделю после переезда к Кроссману.
Воскресным утром, Пол любил задерживаться в кровати: то неторопливо удовлетворяя страсть, то впадая в ленивую дрёму. Крепкое обнажённые тело подмяло под себя простыни, тёмная голова зарылась в подушки. Широко раскинув руки, Кроссман удовлетворённо посапывал, когда дверь спальни распахнулась.
На пороге застыла невысокая женщина. Лина отвернулась от окна и посмотрела на вошедшую: автоматически отметила знакомый рельеф скул, выдвинутый квадратный подбородок с ямочкой. Черные волосы отливали серебром, а вместо профессиональной насторожённости, на широком лице лежала печать недовольства.
Попав под негодующий взгляд, Лина не удержалась и зевнула. Точно подброшенный высоковольтным напряжением, Пол открыл глаза и обернулся. Короткая сильная шея побагровела, задёргалась голубая вена. Как рядовой салага застуканный генералом, он вскочил, бросился за тумбочку, сонная расслабленность сдулась с мышц.
– Миранда, я объясню! – Неловко натягивая брюки, Пол выставил вперёд ладонь, пытаясь оправдываться. Женщина не слушала, поджав губы, она разглядывала Лину. Справившись с одеждой, он вытолкнул сестру в коридор и прыгнул следом, крепко прикрывая дверь.
Лина вошла в душевую кабинку. Опустив голову, долго стояла под холодными жалами струй, наблюдала, как бледнеет и немеет кожа. Удивительно: в доме Бутча, с извечной ледяной и ржавой водой, никогда бы не решилась на подобную экзекуцию: всегда мёрзла. А теперь, вдруг, перестала...
Пол ворвался в ванную, нервно закрутил кран. Направил горячую струю фена ей на волосы, пытаясь одновременно натягивать через голову голубое шерстяное платье. Шипя под нос ругательства, он буквально стащил Лину по лестнице.
В гостиной из угла в угол ходила Миранда. При их появлении остановилась, демонстрируя тонкой полоской рта и военной выправкой оскорблённое достоинство.
Кроссман неловко представил Лину сестре и спрятался на кухне. Миранда не подала руки, скрестила их на груди, застыв как изваяние. Присев на подлокотник кресла, Лина посмотрела в сердитое лицо, перевела взгляд в окно. Взяв карандаш, она зарисовывала на погашенном счёте торец соседского гаража и кусочек видневшейся улицы. Миранда говорила долго. Неприязненный голос звенел, отскакивал эхом от потухшего камина. Но, Лина мало что запомнила, смысл ускользал, не достигая ушей.
Сестра Пола зачастила в гости: наведываясь ежедневно. Не возражая, Лина выслушивала бесконечный поток упрёков и обвинений, не заморачиваясь, в чём, собственно, виновата. Послушно училась всему, чему та хотела её научить, так до конца и, не понимая: она слегка раздражает Миранду или неистово злит.
Запоминая тонкости ведения домашнего хозяйства, Лина теперь натирала столовые приборы не оставляя разводов; мыла микроволновку исключительно содой и разборчивым почерком вела кулинарный блокнот с рецептами любимых блюд Пола. Научилась правильно потрошить курицу, готовить диетический бульон и всегда помнить, что у Пола нежный желудок и аллергия на соевое молоко.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Одеваясь перед высоким зеркалом, Лина увидела отражение Кроссмана. Он опустился с газетой в кресло. Повинуясь порыву, она обернулась:
– Пол, давай сходим в зоопарк...
Лина замолчала, смутившись собственного голоса. Последнее время она мало говорила и прежде не просила Кроссмана. Беспомощно опуская руки, она не знала, откуда взялся порыв. Желание вновь увидеть обезьян пронзило первой живой мыслью. Странная идея, возможно, возникла от того, что она видела свои губы, только когда красила помадой, волосы, когда расчёсывала, руки – в пене моющего средства, а ноги - в новых туфлях. Она видела себя фрагментарно, неспособная охватить картину целиком, словно распалась на лоскутки и от неё остались одни рефлексы. Не знала, где искать отражение, в чём?
Пол оторвался от газеты, поглядел над чашкой. Он всегда на неё смотрел, когда она красилась, одевалась или готовила. Казалось, он все ещё оценивает новое приобретение: нечто не практичное, чужеродное, не вписывающееся в интерьер, но поднимающее настроение и вес в собственных глазах. Как комод из красного дерева в спальне.
Громко расхохотавшись, словно услышал злободневную шутку в участке, Пол подошёл сзади, сгрёб в охапку:
– Не смеши. Это скучно. Пойдём, папочка тебе покажет развлечения для взрослых девочек, – пробормотал он в шею, подтолкнув к кровати.
Накрывая стол к ужину, Лина раскладывала тарелки и приборы точно в той последовательности и порядке какой любила Миранда, наблюдавшая из гостиной. Смахнув со скатерти складку, Лина подняла глаза на Кроссмана. Переступив порог столовой, он бросил на стол коричневый конверт и подбоченился. Повинуясь движению бровей, Лина заглянула внутрь: утерянные документы...
Через месяц, имея диплом магистра института Пратт, обширное портфолио и легальный статус, она сможет претендовать на хорошую работу. Её речь сохранила иностранный акцент, но Лина говорила и понимала любой английский: от чистейшего оксфордского произношения – до невообразимых наречий трущоб.
Но... она больше не искала работу.
Лина понимала значение широкой ухмылки на лице Пола. Она устраивала его домохозяйкой. Он любил видеть её дома в красивых платьях, наблюдать, как она гладит его униформу, собирает по дому грязное бельё, накрывает стол. Он находил в этом умиротворение после напряжённой службы: не хотел ничего менять. Лина тоже не хотела.
Жить стало проще, надёжнее и безопаснее. У неё прошли пятна экземы на коже; она стала крепче спать; поправилась, перестав быть болезненно тощей. Пол был доволен: у неё подросла грудь.
Сунув конверт в первый попавшийся ящик, заложив меж бумагами и непогашенными счетами, Лина позвала семейство ужинать.
Быстро работая челюстью, Пол делился с домашними последними полицейскими сводками:
– Десять изнасилований, двенадцать грабежей, пять трупов… накрыли склад с самодельной взрывчаткой...
– Ничего нового. Чего ещё ждать от самого бедного избирательного округа, – фыркнула Миранда, подсыпая в тарелку Пола салат и с интересом уточняя подробности последнего дела:
– Значит, тому парню, впаяют убийство первой степени?
– Да.
– Как ужасно! Он это заслужил.
Лина ела молча. Глядела в одну точку. На краю стола ладонью кверху лежала кисть: можно пошевелить рукой и сбросить стакан с водой на пол. Пол вскинет голову, сожмёт кулак; Миранда охнет, уронит приборы, возможно, подпрыгнет так, что упадёт стул. Все завертится, и Линины промахи станут за столом главной темой.
Лина слегка улыбнулась: можно, но лень… Она засыпала.
Апатия медленной заразой разлагала тело и мозг. Вытесняла лишнее, оставляя сиюминутные потребности секунды. Лина перестала участвовать в собственной жизни, став равнодушным наблюдателем. На задворках сознания стирался след чего-то важного, за что боролась каждый миг. Он перестал иметь силу, утратив смысл, как вчерашний день… Лелеемый образ тускнел и таял. Она перестала напрягаться, завидев на экране телевизора резко очерченный силуэт, синие глаза и надменный рот. Перестала интересоваться музыкой, не замечала наушники нового телефона. Мечта, как старая затёртая пластинка звучала всё тише и глуше, пока не скатилась к едва различимому монотонному дребезжанию и наконец, оборвалась. Наступил день абсолютной тишины. Лина перестала прислушиваться и смирилась.