Екатерина Юрьева - Все свободны
— Вы в этом уверены? — в задумчивости спросила та.
Вася была не уверена.
— Давайте вместе поглядим. — Они открыли книгу, и Олеся вперилась в нее с интересом.
— Действительно… Смотрите-ка… Действительно в Африку… Ой, вы понимаете, столько написано уже мною. Всего и не упомнишь. И мне бы не хотелось опять обсуждать… Я вот уже второй роман заканчиваю, он скоро выйдет в свет. Я вам пришлю. — «Ё-моё». — Поэтому полностью заключила себя в новую сюжетную канву. Понимаете? — Простая Олеся говорила затейливо, будто шпарила наизусть. («Да, у нее есть чему поучиться».)
— И что же в канве?
— Я бичую социальные язвы общества… — «Ё-моё». В чем-то она, однако, была права — социальные язвы в виде жизни ее самой и ее близкого окружения, расположившиеся на здоровом теле общества, перли, наверное, с каждой страницы ее прелестных произведений.
— Простите, я была уверена, что социальные язвы надо залечивать…
Ответа не последовало. Олеся была почти в обмороке. Вася только услышала, как заскрипели ее фарфоровые зубки — вероятно, от напряженной работы мозга.
— Олеся, вы только не волнуйтесь, у нас же не прямой эфир, — Вася искренне этому порадовалась, — а запись. Можно легко оговориться, даже сказать что-то лишнее, потом подрежем. — Она пыталась быть услужливой. — Какого плана ваши книги, с точки зрения литературного стиля?
— Я человек классический, придерживаюсь экзистенциальной направленности. — «Ё моё». Тут у Васи выпучились глаза сами собой. До знакомства с этим шедевром Вася знала только двух чистых классиков экзистенциальной направленности — Джойса и Пруста. Серьезный разговор явно отменялся. Если дело так пойдет и дальше…
— А как вы пишете свою экзистенциальную прозу?
— Как? Я же предлагала книгу вам подписать. Вы бы и увидели, как я пишу. — «Красиво». Вася, однако, теперь не была полностью уверена, что Олеся на самом деле умеет писать. Она зашла с другой стороны:
— Олеся Медведева. Фамилия у вас русская, но не совсем русское имя… славянское…
— Да, это псевдоним. Я вообще француженка. — «Ё-моё». — К тому же во Франции мое настоящее имя хорошо известно. — «Представляю себе, в каких кругах». — Просто, понимаете, я русская в душе и пишу для русских, и поэтому хочу быть русской. — «Логично». — И потом меня издатели научили, что надо быть русской, когда пишешь для русских. — «Без комментариев». — А так я человек мира.
— Конечно. То есть вас научили, что надо говорить с читателем на одном языке?
— Угадали. Именно — надо говорить на одном языке с ними. — «Ё-моё. Она — и они. Кто эти люди? Надо бы спросить».
— И кто они, ваши читатели? Как вы себе их представляете?
— Мои читатели — женщины. Неуютные женщины. На плохой кухне. С плохими продуктами. Поэтому я и зову их к красивому.
— Да, ваш читатель вас понимает… И как вы это делаете? Как вырабатываете с ними ваш общий язык?
— Мы часто собираемся с подружками, говорим, чаще получается у меня, в моем доме. Дом у меня большой и хороший, от мужа остался. А у них мужья еще… и всякое такое… О чем я?
— С подружками собираетесь, и что…
— И… едим блины…
— И что?
— А какие блины без сметаны?.. Это ж классика! Это так по-русски! А мы вот часто про сметану забываем, — захихикала она и замолчала.
— Поэтому?
— Поэтому… — она призадумалась, — мы отправляем мою домработницу в супермаркет. — Она, казалось, сама почти уже хлопала в ладоши своей собственной сообразительности.
— Хорошо. — Вася воспитывала волю из последних сил. — А блины вы едите в Масленицу, ведь правда? — подсказывала она. Во что бы то ни стало надо было добыть каких-то подробностей про блины кроме сметаны и домработницы.
— Да, в России у нас ведь принято есть блины в Масленицу. Это классика. Это Россия. Правильно? — Вася кивнула. — Я ее люблю. — Ее организм продолжал выплевывать какие-то несуразные звуки.
— Хорошо, Олеся, ну представьте же, как мне интересно узнать, человеку не вашего круга, что же вы делаете потом, после блинов?
— А после созерцаем…
— Что?
— Василиса, вы что, издеваетесь? — Пожалуй, впервые она попыталась войти в контекст, но Васю в первую очередь беспокоило другое, ей надо было спасаться — не было текста, Олеся ничего не говорила. Вася в своей голове уже пыталась монтировать весь этот вздор — уже не по словам, а по буквам. У нее ничего не получалось — общеизвестных букв явно не хватало для здравого и понятного смысла. — Мы созерцаем окрестности. Из окна. — Она опять замолчала.
— И что там?
— Ой, — Олеся оживилась, — ой, а там мой сосед, сумасшедший народный артист, певец, вы же его знаете, кошек выгуливает, со второго этажа хорошо видно. Хобби у него такое. Он их обожает. У каждой свой поводок — красненький, зелененький… Красота! И такая прелесть. Кошечки у него смешные, пушистые и все разные. — Вася боялась вставить слово, чтоб не сбить этот наметившийся поток. — А сам он вообще старый дурак. Хотя милый, как все старики. Представляете, все время репетирует, ну то есть поет какое-то говно, классику всякую. Оперы там, балеты. Так орет, представляете, почти каждый вечер, хочется «тампаксы» в уши вставить. — Васе хотелось сделать то же самое. — Это у нас такая шутка! Ха-ха-ха. — Олеся вовсе не засмеялась, а так и сказала — «ха-ха-ха».
— Но хорошо поет? — Васе надо было выдавить из нее как можно больше приличных слов, чтоб потом при монтаже ими как-то жонглировать.
— Красиво… Наверное… Тонус поднимается. Но отдыхать совершенно невозможно. Так и живем. — С артистом было тоже покончено. Понятно, что больше из него ничего не выжать.
— Мне часто говорил мой муж Петр… — тем временем продолжала Олеся.
— Простите, а вашего мужа разве звали Петр? У него тоже был оперативный псевдоним?
— Да. Он работал под прикрытием, — не моргнув глазом, отрапортовала Олеся. Такой гонки полной туфты Вася еще не слышала никогда. В этот чистый поток бреда уже можно было бы и поверить.
— Не станем его и теперь раскрывать, этот секрет. — Вася подумала, что все бы слушатели попадали в обморок, услышав, кто на самом деле был мужем Олеси — его имя стало образом русского бандитизма, им пугали маленьких детей. — Так что, Олеся, говорил вам муж?
— Ой-ёй-ёй… Василиса, вы очень любопытны… — Олеся смеялась и грозила Васе пальчиком, и опять засунула уголки своего ротика в ушки.
Вася была в полной растерянности, она не знала, что бы еще спросить. Не такого уж прямо! А самого простого, о чем могла бы легко рассказать эта чудесная молодая писательница.
— Так что же велел вам ваш муж? — продолжила настаивать она.
