Ева Модиньяни - Женщины его жизни
Майор принял приглашение барона поселиться в палаццо Монреале и теперь любовался красотой пышного барочного фонтана. Вода в нем била множеством крошечных струек, веками напевавших одну и ту же нежную песенку.
– Фил, – тихонько позвала его Аннализа.
Он не вздрогнул: в эту волшебную ночь все казалось возможным, даже неожиданное появление девушки на фоне густых зарослей мирта в саду, освещенном луной.
– Я ждал тебя, – сказал Фил. Ночь была светла, серебристые блики вели прихотливую игру среди деревьев и цветов. Неумолчно пели сверчки.
Американец ждал, не двигаясь, пока девушка не приблизилась к фонтану, пробежав по дорожке между агавами. Волнение, исходившее от женского тела, всколыхнуло его кровь.
– Я хочу поцеловать тебя, – прошептал Филип.
– Меня еще никто ни разу не целовал. – Голос Аннализы был тихим, горячим и нежным. Какая-то неведомая сила, внезапно прорвавшаяся из глубины ее страстной и необузданной натуры, неудержимо толкала ее к этому человеку.
– Но ты хочешь, чтобы я это сделал? – спросил он, словно в нерешительности.
Они уже были близко, так близко друг от друга, что их тела соприкасались, а дыхание смешивалось.
– Прошу тебя, Фил, поцелуй меня, – шепнула девушка.
Он обнял ее своими сильными руками, Аннализа вдохнула его запах, вскруживший ей голову, ком подступил к горлу, словно она собиралась заплакать, но слез не было, был только крик, неудержимо рвущийся из груди крик ранее неизведанного желания. Она больше не могла ни говорить, ни двигаться, ни дышать: сильные, теплые мужские ладони нежно сжали и приподняли ее лицо, его губы раскрылись на ее губах. Аннализа ответила на поцелуй, огонь пробежал по ее жилам.
Где-то вдалеке в ночной тиши чей-то голос затянул заунывную мавританскую любовную песню. Аннализа была в плену у своей запретной мечты. Она робко просунула руку под рубашку Фила и погладила его грудь с такой осторожностью, словно ощупывала хрупкую драгоценность. Прикосновение руки к его коже вызывало сладчайшую дрожь.
– Если бы мой отец узнал, он бы тебя убил, – прошептала она, будто желая испытать его.
О сицилийских нравах Филип был наслышан по ходившим в Америке рассказам о легендарных традициях жителей острова. Кто-то ему даже объяснил, что от здешних женщин лучше держаться подальше, если не хочешь получить пулю в лоб или нож под ребра.
– А если я скажу твоему отцу, что люблю тебя и хочу на тебе жениться?
То, что он сейчас сказал, буквально минутой раньше даже не приходило ему в голову.
– О, Фил!
У нее было такое чувство, будто подхватившая ее волна вдруг со всего размаха вышвырнула ее на берег.
– Я люблю тебя и хочу на тебе жениться, – повторил Фил. Эта девушка, полная огня, возникшая в лунном свете среди ароматов цветущего сада, за несколько часов сумела завоевать его сердце, а в эту минуту просто околдовала его.
Аннализа спрятала лицо на его широкой и сильной груди.
– Я же не спрашиваю, хочешь ли ты побыть со мной сегодня вечером, – уточнил Фил. – Я спрашиваю, хочешь ли ты стать моей женой.
– Никто меня никогда об этом не спрашивал до тебя, – тихо сказала она.
– Никто тебя раньше не целовал, никто не просил твоей руки, – заметил он. – Видишь, как много нового случилось за один вечер.
– Может быть, поэтому у меня так бьется сердце. – Аннализа прижалась щекой к его щеке и почувствовала, как она горит. – О чем ты думаешь?
– Ни о чем, – солгал он, так как в эту минуту вспомнил чистое личико, ясные голубые глаза и золотистые волосы Мэри-Джейн. Ее нежные черты на мгновение заслонили от него смуглое и страстное лицо, сумрачный, загадочный взгляд и густые черные кудри Аннализы, но тотчас же растаяли. Филип думал о кольце с синим, мягко светящимся сапфиром, которое уже успел надеть на палец Мэри-Джейн перед отъездом из Калифорнии. Этот сапфир принадлежал его матери, а еще раньше его бабушке. Его предстояло каким-то образом вернуть: фамильная драгоценность должна была остаться в семье.
– Мы должны быть благоразумны, Фил.
Эти слова не отвечали ни настроению, ни характеру Аннализы. Это был всего лишь предлог, отговорка. Предложение руки и сердца не взволновало, а, наоборот, испугало ее, разрушив очарование волшебной ночи.
Она не находила слов, но, будь у нее достаточно опыта и смелости выразить свои тайные мысли, ей пришлось бы признать, что она была увлечена мечтой, а не влюблена в живого человека, за которого хотела бы выйти замуж.
Она мечтала о приключении, о великом, незабываемом романтическом приключении. Брак был общественным институтом, торжественным договором, затрагивающим интересы семьи, друзей, государственных учреждений. Все это не имело никакого отношения к страсти, к мечте, к тайне, которая принадлежала бы только ей одной.
– Уверяю тебя, я еще никогда в жизни не рассуждал столь здраво, – оправдывался американец.
– Я тебе за это бесконечно благодарна. – В ней вдруг заговорило вековое воспитание, заглушив мгновенный порыв к свободе и обуздав едва возникшее сексуальное влечение. Она внезапно вспомнила, что она баронесса Монреале, а не какая-нибудь Стеллина Патерно. Ей нужно было позаботиться о своем имени и достоинстве; неистовая страсть, охватившая ее, имела, в конечном счете, только один выход: брак. – Ты не знаешь барона Монреале, – вздохнула она. Еще один предлог, еще одна отговорка, чтобы не делиться с ним мучившими ее сомнениями.
– У нас будет время узнать друг друга. – Филип чувствовал себя уверенно, зная, что сможет противопоставить традиции баронов Монреале ни в чем не уступающую ей традицию семейства Брайан.
– Мой отец никогда не отдаст свою дочь первому встречному. Тем более иностранцу.
Она не сомневалась в том, какой будет реакция отца, и в глубине души даже одобряла ее.
– Я иностранец, – согласился Фил, – но я не первый встречный. Думаю, что даже барон Джузеппе Сайева ди Монреале отнесется с уважением к возможности породниться с династией Брайанов.
Его раздосадовала внезапная перемена настроения Аннализы: романтическое свидание в саду вдруг приняло какой-то вульгарный, торгашеский оборот. Только что он сжимал в объятиях свое счастье, а теперь чуть было не впал в базарный тон, готовясь назвать ей цифры последнего балансового отчета финансовой империи Брайанов.
– Ты не знаешь моего отца, – стояла на своем девушка. – Для него деньги ничего не значат, ему важны другие ценности. Поверь мне, Фил, лучше не говорить об этом. Ему будет слишком больно.
– «Ты не знаешь, как страдал бедный, старый твой отец!» – пропел он на своем ужасающем итальянском.
– Оставь в покое «Травиату»! – воскликнула она с досадой. – Я просто не вынесу разговора с папой.
