Ева Модиньяни - Женщины его жизни
Калоджеро Коста тем не менее оставался загадкой для всех и угрозой для многих, включая даже людей весьма уважаемых, но никто не смог бы объяснить почему.
В этот момент появился дворецкий.
– Господин барон, – объявил он звучным басом, – обед подан.
Неожиданно для всех Джузеппе Сайева предложил руку донне Кончетте Салеми, жене мэра, готовой от смущения провалиться сквозь землю, и открыл шествие в обеденный зал.
* * *Обед стал настоящим парадом гастрономических шедевров. Паштет из голубей был выполнен в виде вулкана Этна и даже увенчан полыхающим лавой кратером. Панцирь громадных омаров нес на себе хрупкий прихотливый орнамент из оливок и солений. Ростбиф точно воспроизводил по форме барочный фонтан в саду палаццо. Каждое новое блюдо приводило публику в восторг. Десерт явился вершиной кулинарного мастерства и поразил всех присутствующих.
На массивном блюде из чистого золота, внесенном в зал двумя официантами, высилось дерево в цвету: ствол был сделан из хрустящего жженого сахара, раскидистые ветви, усеянные бесчисленными листочками глазурованной мяты, ломились под тяжестью бисквитных корзиночек с марципанами. Дерево уходило корнями в шоколадную землю, покрытую ковром нежного клевера. Благоухающий шедевр был окружен мягкими миндальными печеньями.
– Великолепно! – воскликнул врач.
– Бесподобно! – восторженно ахали дамы.
Дон Фердинандо Салеми охотно обменял бы всю свою власть на малую толику аристократической мудрости, которую барон расточал с щедростью магната, и теперь не смог сдержать восхищения.
– Позвольте вам заметить, господин барон, – сказал он, – хоть я и разбираюсь в искусстве, но никогда в жизни не видел подобной красоты.
– Мы переживаем нелегкие времена, – ответил Джузеппе Сайева со столь хорошо разыгранной скромностью, что в нее почти можно было поверить. – Того, что приносят мои имения, хватает, чтобы выжить. Мы довольствуемся тем, что есть. Рецепты этих блюд очень просты, исходные продукты – это в основном плоды нашей земли. А уж дальнейшее зависит от искусства поваров, от фантазии монсу: сумеют ли они превратить простую пищу в нечто приятное на вид, а не только на вкус.
Аннализа и Филип, не обращая никакого внимания на общий разговор, вели между собой разговор по-английски. Они говорили о так называемых «виктори-дисках», патефонных пластинках, музыка которых сопровождала американские войска в их победном марше по всем фронтам, от Африки до Палермо: Тосканини и Армстронг, Дюк Эллингтон и Бинг Кросби, Лина Хорн и Гленн Миллер.
В глазах и улыбке Филипа читалось упоение романтическими песнями, слова которых, лаская кожу, как солнечные лучи, выражали всю его страсть к Аннализе. Его взгляд, наполненный почтительным восхищением, вызывал у нее необыкновенное ощущение счастья.
Его серые глаза говорили ей: «Я тебя не знаю, может быть, мы больше никогда не увидимся, но сейчас мы принадлежим друг другу». Именно сознание принадлежности друг другу придавало удивительную нежность влечению, возникшему между ними. Аннализа была без ума от Филипа. Он говорил ей о музыке, которую до высадки союзников она слышала только по радио, с трудом различая мелодию среди треска помех, а теперь эта музыка отчетливо звучала в ее душе. Ею овладела мечта о запретном, об этом незнакомце, полном витаминов и оптимизма, курившем «Лаки Страйк» с улыбкой победителя. Она страстно желала его: ведь он был так простодушно нежен, он просил, а не приказывал, и она не боялась проявить при нем свою женственность.
Она знала, что мечтает о запретном, но в эту минуту в ней зарождалась бурная, неудержимая страсть, мучительно волнующая кровь, безумное желание бросить вызов, сплести триумфальный венок и украсить им праздник своей юности. Из таинственных, неведомых глубин естества поднимался сладкий трепет, заставлявший ее вспыхивать от стыда. Ни одно из этих ощущений не было предусмотрено в планах, составленных для нее отцом. Существовала молчаливая договоренность, возникшая, когда она была еще ребенком, о том, что она станет женой младшего сына принца Бельмонте, который был чуть старше ее годами. Отец никогда открыто не говорил ей об этом, но их семьи были тесно связаны, их поместья соседствовали друг с другом, их отцы были близкими друзьями, и казалось неизбежным, что, когда окончится война и оба они закончат образование, их судьбы соединятся в браке.
Молодые люди не виделись уже года два: младший сын принца попал в плен к англичанам в Африке, однако родные знали, что он жив, так как благодаря усилиям одного из служащих Международного Красного Креста от него было получено письмо.
Аннализа сохранила о нем воспоминание, связанное с весной, солнцем, веселым ребячьим смехом и беготней взапуски по аллеям парка. У нее не было ни времени, ни возможности, ни особого желания познакомиться и сблизиться с кем-то еще, ведь она жила чуть ли не в заточении в крошечном городишке и даже перестала посещать лицей в Энне, поскольку барон решил, что в военное время путешествие в машине из Пьяццы в административный центр провинции сопряжено со слишком большим риском.
Мужчины, которых ей изредка приходилось встречать, большей частью оставляли ее равнодушной, а порой раздражали и возмущали своими нахальными взглядами. Весь ее эмоциональный заряд и смутные, наивные представления о сексе находили выход в мечтах об исторических героях; в отрочестве она была без памяти влюблена в Александра Македонского, в Юлия Цезаря, в Наполеона. Зато к киноактерам Аннализа была совершенно равнодушна: они представлялись ей такими же ненастоящими, придуманными, как и сюжеты разыгранных ими картин.
Капитан Майк Кристина, хоть и прислушиваясь к словам барона, овладевшего, казалось, всеобщим вниманием, не упускал из виду Филипа и Аннализу.
«Фил, – мысленно обращался он к другу, – будь у тебя хоть капля здравого смысла, ты бы покинул этот дом сию же минуту. Без промедления! А не то эта девушка закабалит тебя на всю жизнь».
ОЧАРОВАННЫЙ САД
Филип Джеймс-младший повидал другие берега и знавал другие ароматы, но пьянящая атмосфера этого сада буквально зачаровала его. В мерцании звезд и сиянии луны, словно выведенной эмалью на небосводе, мягкий ночной воздух струил благоухание роз и магнолий. Было что-то неуловимо и утонченно грешное в ночном покое, воспламенившем его чувства.
Майор принял приглашение барона поселиться в палаццо Монреале и теперь любовался красотой пышного барочного фонтана. Вода в нем била множеством крошечных струек, веками напевавших одну и ту же нежную песенку.
– Фил, – тихонько позвала его Аннализа.
