Подчиненная с приветом - Лина Эрали
— Что вы все вокруг рыжей вьетесь? — рявкает неандерталец. — Тоже мне нашли роковую красотку.
А вот это прозвучало обидно.
— Погоди, Филипп, — вступает Глеб Вадимович. — Сдается мне Кир лукавит. Между ним и рыжулей явно что-то есть. Ты заметил какими влюбленными глазами они смотрят друг на друга?
Что?! С трудом сдерживаю громкий вздох возмущения. В последний момент успеваю накрыть рот ладонями. Еще сложнее оставаться на месте — хочется ворваться в комнату и разразиться праведным гневом. Это когда это я смотрела на неандертальца влюбленными глазами? И с чего бы вообще? Не было такого!
Но моя злость быстро сменяется растерянностью. Ну, допустим я и впрямь слишком пристально рассматриваю Озёрского из-за слов Матвея. Ла-а-адно, меня пусть и на пустом месте, но можно заподозрить в увлеченности шефом.
Но ведь Глеб Вадимович утверждает, что и Озёрский заинтересован во мне. Вместе с этой мыслью сердце замирает и даже дышать перестаю, чтобы не упустить ни одного важного словечка. Кажется мои маленькие ушки превратились в гигантские звуковые локаторы. Поэтому громкий раскатистый смех неандертальца так больно бьет по нервам.
— Пьем мы вроде одно и то же, но накрыло тебя не хило, Глеб. Какая на хер влюбленность? Я рыжую даже, как женщину не воспринимаю. Скорее, как городскую сумасшедшую, посланную мне за грехи. Будь моя воля, то ее уже завтра не было бы в стенах компании, но уж сильно за нее тетя Лера просила.
— Тогда тем более не понимаю, что ты так психуешь? — не унимается Филипп. — Мне рыжая кроха, как раз по душе.
— Да делай ты, что хочешь! Прекрасная из вас выйдет пара — слон и моська, — рявкнул Озёрский.
Мужские голоса начали затихать, а картинка расплываться перед глазами, пока я не врезалась в большой куст в напольном горшке. Оказалось, что сама того не понимая я начала отступать от проклятой двери. Потому и стихли голоса, а взор помутнел от слез.
Дурочка! Какая же я дурочка. Ну, и чего я расстроилась? В первый раз, что ли слышу гадости в свой адрес из уст неандертальца.
Всегда ведь знала, что ненавидит меня.
Тогда почему так больно?
У Матвея, где бы он ни был наверное уже уши горят и икается до хрипоты. Ведь я в очередной раз вспоминаю его матерными словами. Это все он. Если бы не этот придурок я бы в жизни не позволила глупым мыслям и непозволительным надеждам просочиться в душу.
Себя я тоже мысленно осыпаю проклятиями. Нашла по кому слезки лить. Он же несносный, эгоистичный, жестокий и вообще редкостная скотина этот Озёрский. А я реву из-за него.
А еще тупая ноющая боль давит в груди все сильнее.
«Я рыжую даже, как женщину не воспринимаю»
Вот же гад!
Бегу в уборную и трачу добрых полчаса, чтобы привести себя в порядок. Дышу. Дышу. Хорошо, что при мне рюкзак с косметичкой. Припудриваю покрасневшие носик и глазки, на разбухшие от слез губы наношу помаду. Улыбаюсь своему отражению.
Женщину он во мне не видит! Да больно надо.
Возвращаюсь в игровую комнату к коллегам. Люди столпились вокруг теннисного стола. Аккуратно пробираюсь сквозь людей и вижу руководство во главе с Озёрским.
Неандерталец в одной команде с Глебом Вадимовичем играют в бирпонг против ребят из маркетинга. Озёрский подбрасывает мячик, он ударяется о стол и точно попадает в стаканчик под оглушительный рев толпы.
Проигравшая команда хлещет с этих стаканов напитки, с трудом удерживаясь на ногах. Видимо проиграли они всухую.
Уже собираюсь уйти отсюда, как можно подальше от Озёрского, но зачем-то бросаю взгляд в сторону и наши глаза встречаются. Неандерталец расплывается в теплой улыбке.
Не знаю, что на меня находит, но разум заволакивает такой пеленой злости и обиды, как никогда прежде. Зачем он лицемерит?
Удивительно, но открытое пренебрежение и проявление ненависти в мой адрес не так сильно унижало мое достоинство, как эта лживая доброжелательность.
— Кроха, айда сюда! Я слышал ты любишь играть на спор, — Филипп несмотря на свои медвежьи габариты незаметно подкрадывается ко мне.
— Филипп, — предостерегающе рычит Озёрский, лицо которого буквально окаменело. Коммерческий директор никак не реагирует на недовольство биг босса, а вот на меня реакция неандертальца действует, как катализатор. Рациональность и здравый смысл летят к чертям.
— Почему бы и нет, — киваю с улыбкой. — На что играете?
— М-м-м, на желание, — ухмыляется Филипп.
— Ни на что мы не играем! Просто на интерес! — рявкает Озёрский.
— На желание играть отказываюсь, не настолько я азартна. А вот сыграть на президентский люкс нашего уважаемого шефа совершенно не против, — смотрю на неандертальца с вызовом.
— У-у-у, — восторженно гудит толпа коллег, топая ногами и подначивая нас обоих.
Озёрскому явно не нравится эта идея. Но не потому что боится потерять свой номер, скорее ему непонятны мои мотивы, и тот яростный блеск в моих глазах, который я даже не пытаюсь скрыть.
— Допустим я ставлю свой номер на кон, а что поставишь ты, Лада? Вряд ли ты можешь предложить что-то равноценное, — пожимает плечами.
— Если проиграю я, то… сегодня же напишу заявление на увольнение. Ни для кого не секрет, что вы только об этом и мечтаете, — выпаливаю с улыбкой.
Слова вырываются с губ гораздо раньше, чем успеваю сообразить, что я ляпнула на эмоциях. Но назад их не возьму ни за что. Удивленное оханье коллег и нецензурную брань Марины пропускаю мимо ушей. Мы с Озёрским скрещиваем взгляды, словно шпаги.
На короткий миг на его лице мелькает шок и недоумение. Но пару мгновений спустя быстро сменяется злостью и решимостью.
— А говорила, что не азартная, — усмехается Филипп.
— Бросаешь первой, рыжая, — цедит Озёрский.
— Кир, ты что серьезно? — встрепенулся Филипп.
— Если человек не ценит свою должность и готов просрать ее из-за детских обидок, то не вижу смысла удерживать, — голос его звучит тихо, но твердо.
Как ни странно, но эти слова не пугают, не вызывают стыд и смущение, наоборот затапливают облегчением. Если выиграю, то потешу уязвленное самолюбие и утру нос неандертальцу, а проигрыш… как-нибудь переживу. До сих пор я держалась за это место в компании из-за упрямства, и хорошей зарплаты.
Но сегодня ошеломляюще неприятным открытием для меня стала собственная реакция на унизительные слова Озёрского. Прежде они меня задевали, но никогда не ранили. А сейчас, я до сих пор чувствую тупую ноющую боль в груди.
Это плохо. Очень плохо. Пора признаться хотя бы самой себе — я
