Роман… С Ольгой - Леля Иголкина
— Подонок! Трус!
— Да, — становлюсь нос к носу. — Да, да и да! Ты права, детка. Я мразь! Отставник поганый!
— Отпусти, — Ольга дёргается, я же предусмотрительно выставляю руки по обеим сторонам от её головы. — Юрьев, кому говорю?
— Красивая! — теперь шепчу, закрыв глаза.
Не могу иначе… Как ни стараюсь, не выходит. Боюсь ослепнуть от красоты, которую «ядерный реактор» в безобразно красном платье излучает. Она фонит, плюется радиацией, задевая смертельной дозой всё тело, а не только специально выставленное к ней лицо.
— Подонок, — жена жалко всхлипывает.
— У тебя идеальные черты, солнышко, — мои ресницы двигаются, сейчас я вижу свой любимый сон, в котором бесконечно счастлив с этой сложной женщиной. — Роман… Роман с тобой, любовь моя… Длиною в…
— Юрьев, посмотри на меня, — её ладони оглаживают мои скулы, подушечки больших пальцев растирают слёзы моих глаз. — Рома, я… Тебя прошу. Открой глаза. Ну же!
— Роман с Ольгой! — прыскаю и сильнее зажмуриваюсь. — Надо же, как тут всё совпало. Кто постарался, а?
Там, после того как пережаты все внутриглазные сосуды, я просматриваю свои слайды, на каждом из которых мы счастливы, беззаботны и юны.
— Я справлюсь, Лёля! Всё вынесу и переживу, чтобы быть с тобою рядом. За твою любовь стоит бороться. Клянусь…
— Тварь! — её пощёчина моментально отрезвляет, вырывая с корнем мой язык. — Они убили меня один раз, а ты…
— Я смогу! — перебив, настырно продолжаю.
— А ты насилуешь меня на протяжении долгих десяти лет и не прекращаешь муку, настырно наращивая мощь, при этом стократно увеличивая силу. Всё только портишь, усугубляя и без того херовую ситуацию своим каждодневным присутствием со мною рядом… Уходи, прошу!
И это не могу… Любима-а-а-ая!
«Сколько раз пытался?» — считаю про себя, пока захожу на глубину, толкаясь пахом, животом и грудью в штормящую волну.
Попыток ведь не сосчитать… Уходил, как правило, взъерошенным и гордым кобелём, а возвращался побитым, искусанным взрослыми собаками и блохами щеночком. Плевал на всё, закидывал в сумку вещи, хлопал дверью, швырял ключи, про себя грязно матерился, проклинал Судьбу, а после…
Возвращался к Оле под любимое крыло!
Море шлёпает по подбородку и тут же мягко прикасается к шершавой коже, успокаивая к чертям растрёпанные нервы. Приятно щекоча, лаская, целуя и вылизывая челюстные кости и мочки ушей, нежит, словно несмышлёныша. Куда иду? Уже не ощущаю землю, камни и донный песок под ногами, по-прежнему обутыми в кожаные туфли. Костюм затрудняет каждое продвижение в морскую глубину: карманы наполняются водой и тянут, заставляя выставлять руки, расправляя их, как крылья глубоководной манты.
Тяжело… Больше не могу… Сил не осталось… Надо бросить всё. Уйти к херам… Нет, ничего не выйдет!
«Чёрт!» — посмеиваюсь, представляя, как основательно испачкаю йодированной солью, прилипчивым песком, скользкими водорослями и морской водой салон своей машины. — «И пёс, как говорится, с этим! Всё одно, лишь бы с Ольгой рядом, только со своей Судьбой»…
Мой нервный срыв и глупое намерение — дурное дело. Не осознаю реальность — воспоминаниями живу, а хочется всмотреться в будущее. А вдруг? Вдруг нам повезёт. В конце концов, кому какое дело? Она права. Я мучаю себя — насилую её. Пора — как ни выкручиваюсь и отмахиваюсь — прекратить нам эту пытку.
Гнилые мысли на протяжении ста восьмидесяти минут — судя по неубиваемым наручным часам — однозначно сделали своё дело. Ползу уже какой по счёту лестничный пролёт: хочу попасть в квартиру, где сладко спит жена и «тыгыдычет» мелкий волосатый пастор всея непредсказуемого кошачьего мира! Паштет — крохотный абьюзер. Хорошая у нас, видать, семейка: несчастная, раздавленная жизнью мать, отец с огромной придурью, а подобранный котёнок — шерстяной мальчишка, с изощрённой фантазией и манипулятивными наклонностями.
Помявшись перед закрытой дверью, наконец-таки решаюсь зайти внутрь и с того момента превосходно делать вид, что на всё и только с Лёликом согласен.
Наступив на пятки в неосвещённой прихожей, скидываю испорченную йодированной водой дорогую обувь и насквозь промокшие носки. Оставляя мокрый след и тяжело вздыхая, шаркаю в комнату, где мог бы переодеться, не разбудив жену.
— Юрьев!
Помещение заволокла сизая, источающая жуткий запах, никотиновая дымка. Оля курит… Уже год, как мы боремся с новой хренью. Иногда кажется, что она поставила перед собой одну-единственную цель, заточенную на мучительное самоуничтожение. Бешеное потребление никотина — очередной пункт в её почти «невыполнимой миссии». Учитывая сумасшедшее рвение, можно сказать, что неоперабельный рак лёгких — очевидный итог, вполне себе однозначно разрешённый вопрос в ближайшем будущем.
— Где ты был? — доносится мне в спину.
— Какая разница? — с усилием стаскиваю с плеч мокрую тряпку, ещё сегодня утром играющую роль пиджака в костюме-тройке. — Не кури! — произношу и тут сам себя корю.
Какого хрена… Какого хрена… Мне нет до этого всего дела!
— Я согласна!
— Что? — вполоборота разговариваю.
— Там дождь?
— Это слёзы.
— Юрьев, — она, хрюкнув, громко прыскает, — не смеши. Ты не умеешь плакать.
— Я хочу спать и…
— Я готова попробовать, — до моего слуха доносится слабая возня на диване, на котором сидит жена и курит сигарету.
— Что?
— Забыть!
— Условия? — выплевываю вопрос, потому что не хочу, чтобы Лёля продолжала фразу.
— Сыграем в игру?
— Нет.
Знаю, какой х. йней всё может, так и не начавшись, обернуться.
— У нас медовый месяц, Юрьев, — мне слышится, или в её голосе сквозит небольшое одухотворение?
— Что?
— Мы молодожёны. Двадцать лет назад. Нет…
Пятнадцать?
— Пятнадцать. И…
— Я согласен!
— Ты недослушал.
— Похрен! — резко оборачиваюсь.
Шёлковый халат, распахнутый на груди и задравшийся на светлых бедрах, переливающихся неземным блеском под лунным светом. Красивое бельё: тонкие поворозки подчеркивают выпуклость её грудей, несильно прошивая кожу, и на закуску — миниатюрные, почти отсутствующие трусики.
— Твой кот «натютёрил» в мои итальянские туфли, Рома.
Я забыл, как мое имя звучит из её уст. Не могу вспомнить, когда в последний раз слышал, как жена звала меня, не выкрикивая приказным тоном грёбаную фамилию.
— Он маленький, — улыбаюсь в отчаянных попытках расстегнуть костюмную жилетку, намертво прилипшую к рубашке, — слабый мочевой пузырь. Я…
— Он нассал в каждый! — жена прокручивает сигарету, выдавливая дно тяжелой пепельницы.
Блядь! А я ведь сразу не заметил: пушистый серый комочек с собранными возле маленькой грудки лапками в беленьких носочках дремлет почти рядом с ней. Почти… Почти… Но всё же на некотором расстоянии. Паштет заплющил зелёные глазёнки и наклонил головку, растопырив глупо уши, изобразив при этом заснувшего перед телевизионным экраном скукоженного старичка.
— Я смотрю, вы подружились? — киваю в сторону крошечного ссыкуна исключительно в модельные туфли Ольги. — Нашли общий язык.
