Гадкий утёнок для босса - Алёна Амурская
Почему отец ничего обо мне не знал?..
Как так вышло, что меня сдали в детдом?..
Кто он и что из себя представляет?
Короленко молчит, ожидая вопросов. Мои пальцы снова начинают подрагивать, и я стискиваю ладони в кулаки. Да так сильно, что ногти до боли впиваются в кожу. Это сразу же помогает собраться с мыслями.
— Ладно, — сдавленно говорю в трубку. — Для начала скажи, как его имя. Хоть отчество свое настоящее знать буду. Надеюсь, его зовут не каким-нибудь Акакием Бармалеевичем?
Моя попытка пошутить немного ослабляет напряжение.
— Нет, — равнодушно хмыкает Короленко. — Тебе повезло. Все его зовут Андреем Борисовичем.
— Отлично, — киваю одобрительно. — Приятно оказаться Дианой Андреевной, а не Дианой Акакиевной.
— Поздравляю, — слышно, как Короленко прочищает горло, а затем в трубке раздается его не слишком охотное: — Имя твоего отца я вычислил из личного дневника твоей биологической матери. Процент достоверности внушающий, поэтому я решил, что ты должна быть в курсе. Но всë-таки не стоит слишком доверять чьей-то писанине. Надо сделать генетический тест для надежности. Так что фамилию его я тебе говорить не буду, пока не убедимся в его отцовстве.
Я раздраженно морщусь.
Только этого мне еще не хватало, с тестом заморачиваться! И если подумать… оно мне надо вообще, воссоединение с неведомым папашей? Мне всегда больше мечталось о настоящей маме…
— Не уверена, что хочу этого, — говорю откровенно. — А вот дневник материнский бы почитала. Кто она? Жива?
— Нет, — обрывает надежду Короленко. — На дневник я вышел, когда пробивал данные по ее судьбе. Мои ребята обыскали заброшенный частный дом, в котором она выросла, и привезли мне все ее личные записи. А позже я выяснил, что она погибла из-за аварии с такси. Звали ее Беляева Розалина Павловна, и с ней была твоя бабушка. Других взрослых официальных родственников у тебя не было, поэтому тебя отправили в детдом на попечение государства.
— Понятно…
— А еще у тебя есть сестра, — вдруг огорошивает меня Короленко каким-то странным тоном. — У твоей матери, оказывается, была двойня…
— Ух ты! Круто, — впервые внутри появляется воодушевленный интерес, а не одна лишь настороженно-испуганная робость. — Она живет тут, в городе?
— Пока выясняю. Я сообщу, как будет информация.
— Тогда я хочу увидеть хотя бы дневник, — напоминаю ему.
— Увидишь. Мы скоро встретимся.
— А когда… — я осекаюсь, услышав в трубке гудки сброса.
— Девушка! — дверь смотровой палаты распахивается, и в проеме возникает массивная фигура дежурной медсестры в мятном халате. — Там больной с химическими ожогами требует вас к себе. Это ваш знакомый?
— Это мой начальник… бывший, — уклончиво отзываюсь я. — А что?
— Ух и наглый же он! У нас в конце концов не частная клиника, чтобы раздавать мне указания направо и налево, а я не девочка на побегушках, чтобы его слушаться! — рявкает женщина в сердцах и тут же противоречит сама себе, нетерпеливо добавив: — Идемте скорее! Палата номер двадцать семь, второй этаж.
И она резко разворачивается.
Характеристика медсестры веселит меня, но смешок под ее сердитым взглядом приходится подавить в зародыше. Наверное, причина такого возмущения в том, что само больничное начальство потребовало от нее выполнять все, что восхочется такой важной шишке, как Лебеда. Но трудятся-то в экстренном отделении на бюджетных началах, и вряд ли ей доплачивают за особую вежливость. А колоритная тетя-медсестра просто так напрягаться не привыкла и при этом гордая.
— Уверена, Тимур Аркадьевич оценит ваше терпение по достоинству, — говорю я в ее сердито-напряженную спину.
— Это вряд ли, — фыркает она и неожиданно откровенничает: — К нему там маман явилась. И ваш начальник сейчас очень раздражен.
Из-за внутреннего раздрая, который вызвали последние события и новость Короленко, это сообщение не производит на меня никакого впечатления.
— Почему раздражен? Она, наверное, сильно переживает за сына…
В ответ звучит скептический хмык.
— Не знаю, за что она там переживает, но по ней не очень-то похоже, что за сына.
Слова медсестры становятся мне понятны только перед палатой Лебеды. Дверь туда приоткрыта, и голоса изнутри доносятся вполне отчетливо, усиливаясь по мере нашего приближения.
— Тим, я немедленно записываю тебя на пластическую операцию! — настаивает Валерия категорическим тоном с пронзительными нотками легкой истерики. — Этот ожог на твоих идеальных скулах… он отвратительный! Смотреть на тебя без содрогания невозможно.
Я стою и молча слушаю. Не то, чтобы у меня были иллюзии насчет этой женщины… по ней еще с первой встречи было заметно, какого сорта она человек. Но всë равно мне кажется диким такое бессердечное отношение матери к сыну.
Она ведь даже не беспокоится о его самочувствии. Валерию волнует только его пострадавшая внешность! Жесть какая-то…
— А ты отвернись и не смотри, — резко отвечает Лебеда.
— Давай рассуждать объективно. Этот физический недостаток будет действовать на всех женщин отталкивающе! Ты понимаешь, что теперь с тобой захотят встречаться только те, кого интересуют исключительно связи и кошелек? Не порти себе жизнь, Тим! Ты…
— Хватит, мама, — останавливает ее мрачный голос сына. — Иди по своим делам и оставь меня в покое. Со своими недостатками я сам разберусь.
— Ну как знаешь! Я хотела как лучше и для бизнеса, и для твоей личной жизни!
Валерия с раздраженным фырканьем быстро стучит высокими каблуками и так неожиданно выходит из палаты, что чуть не врезается в меня.
— А вот и твоя драгоценная протеже, Тим! — презрительно бросает она через плечо. — Спроси ее, как ты ей понравишься в новом образе. Вдруг хоть она ответит честно!
Глава 31. Разговоры без прикрас
Лебеда стоит спиной ко мне и смотрит в окно.
— Закрой за собой дверь и присаживайся, — спокойно говорит он, не поворачиваясь.
Я машинально плюхаюсь на стул для посетителей и с беспокойством разглядываю его плечи и затылок. Они все в повязках и обмотаны бинтами, так что сложно понять, как обстоят дела с ожогами после экстренной помощи.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваем мы друг друга одновременно, и у меня вырывается нервный смешок.
— До свадьбы заживет, — шучу неловко и взволнованно добавляю: — Тимур… спасибо тебе за то, что защитил меня… не думала, что Инесса решится на такую жесть!
— Я тоже, — следует задумчивый ответ. — Я тоже… не думал.
Смотрю в его спину, давя нетерпеливый вздох. Почему он не поворачивается? Я же видела уже его ожог на лице! Хотя, может, ему неприятно его демонстрировать…
— Что сказали врачи?
— Что жить буду, но о красивой роже могу забыть, — хмыкает
