Гадкий утёнок для босса - Алёна Амурская
От моей поясницы до колен пробегают сладкие мурашки. Но я крепко держу себя в руках. Тимур Аркадьевич неисправим!
— Что..?
— Снять с тебя всю одежду…
— Ага, щас.
— Прижать к себе…
— Разумеется.
Лебеда наклоняется еще ниже, переходя на шепот:
— И сказать о том, что я тебя…
Бдыщ!
Дверь в душевую распахивается, и на пороге вырастают двое мужчин в спецодежде скорой помощи с красными крестиками на белом фоне.
Видимо, бригаду скорой помощи охрана Лебеды вызвала сразу, как мы помчались срочно смывать кислоту.
Одну секунду новоприбывшие усиленно щурятся в нашу сторону. Однако в душевой сквозь водяную завесу сложновато визуально определить степень серьезности наших травм, так что самый зычноголосый из них требовательно интересуется:
— Кто из вас пострадал и нуждается в срочной помощи?
— Он! — торопливо отвечаю я и слышу, как повелительный голос Лебеды одновременно перекрывает мой ответ непререкаемым:
— Ее осмотрите сначала. Кислота попала на руки.
К моему возмущению, он быстро выталкивает меня наружу. Я и опомниться не успеваю, как сотрудники скорой помощи начинают оперативно изучать мои повреждения на руках. Пока один одобрительно вещает что-то о грамотной первой помощи, другой уже покрывает пострадавшие участки моей кожи нейтрализующим средством.
— Спасибо, но хватит! — сбрасываю с себя наконец ступор и энергично тыкаю пальцем в сторону Лебеды. — Ему окажите срочную помощь, а не мне. Ему! Он пострадал намного сильнее… спина… плечи… почти всë попало на него, понимаете? А он геройствует… идиот, блин!
От сильного волнения у меня перехватывает дыхание, и я умолкаю. Точнее, захлёбываюсь даже собственным восклицанием.
Мой беспомощно-отчаянный выпад производит на бригаду прямо-таки волшебное воздействие.
Все вокруг приходит в активное движение, начинается ускоренная суета… а у меня даже нет сил осознать, кто чем занимается и каков смысл тех или иных манипуляций. После эмоционального всплеска я словно потеряла всю свою энергию и погрузилась в оцепенение. Голоса, шаги и даже чьи-то прикосновения — всë проплывает мимо, не задевая…
Если это состояние называется догнавшим меня шоком, то испытывать его даже как-то приятно. Потому что оно не подпускает ко мне острую мучительную тревогу за здоровье Лебеды.
Дальнейшие события происходят как в тумане.
Нас везут в отделение экстренной терапии. А там, уже внутри, после заполнения анкеты и повторной обработки я остаюсь в полнейшем одиночестве мятно-зеленой смотровой палаты.
Увы, но анестезирующее шоковое состояние быстро отступает. И теперь мне становится понятным наконец, почему людям так тяжело переживать состояние полного неведения. Потому что чувства к важному для тебя человеку просто не оставляют выбора. Они терзают сердце и душу… просят, умоляют, требуют выяснить, что с ним происходит… иначе в мысли коварными змеями заползают самые жуткие тайные страхи и разрастаются там до гигантских размеров.
Раньше я этого не понимала, удивлялась человеческой замороченности и нелогичности. Мне просто не за кого было так переживать. Да и я сама не была склонна к кому-то сильно привязываться…
…до тех самых пор, пока не встретила одного наглого, избалованного женщинами блондина.
Сижу на стуле со все еще влажными волосами, закутанная в плед, тупо смотрю на собственные пальцы в белом коконе бинтовой повязки. Они мелко подрагивают, и приходится сжать их покрепче. Мне бы успокоительного у кого-нибудь попросить.
«Вжжж, вжжж…», — доносится откуда-то из-под кушетки.
Там, внизу, лежит брошенная кем-то из бригады скорой моя сумка с мобильником. Кто-то звонит мне…
Обычно я не очень люблю разговаривать по телефону, но сейчас более чем готова ответить на звонок и отвлечься. В кои-то веки это вызывает у меня удовольствие.
— Ты в порядке, Диана? — интересуется трубка густым сильным голосом Короленко. — Мне только что сообщили о происшествии.
— Да, я не особо пострадала, — вздыхаю и жалобно добавляю: — А вот Тимур… его спина… и даже лицо…
— Это был поступок, достойный мужчины. Не загоняйся ненужными мыслями.
— Но это всë произошло из-за меня..!
— Это произошло из-за того, что Лебеда слишком многое спускал на тормозах Инессе. Потому что ее мать — лучшая подружка его матери. Ну и постель играла не последнюю роль… Как результат, рыжая слишком много возомнила о себе и совсем с катушек слетела. Так что если кто и виноват, так это он сам.
Да уж, что есть то есть. И не поспоришь ведь.
— Я понимаю, но всë равно загоняюсь, — угрюмо поясняю ему.
— Тогда будем клин вышибать клином.
— В каком смысле..?
— В таком смысле, что мысли про чувство вины заменим на мысли о другой впечатляющей новости. Я тут кое что раскопал о тебе, еще когда составлял на тебя досье для Лебеды. А сегодня ко мне пришел подробный отчет по запросу из муниципального архива… — Короленко умолкает, словно в раздумьи, продолжать или нет.
— И что? — нетерпеливо подгоняю его.
— Ну… думаю, как бы это поделикатнее тебе сообщить.
— Блин, да говори как есть! Терпеть не могу хождения вокруг да около.
— Я тоже. Ладно. Просто я выяснил, кто твой отец. Хочешь узнать, кто это?
Глава 30. Родителей не выбирают
Ошеломленное недоверие обрушивается на меня вместе с холодом нового шока. Я не могу вымолвить ни слова, дар речи вырубило от услышанного.
Да быть такого не может! Так не бывает! Я же не в сказке и не в каком-то плохом анекдоте про печальную сиротинушку!
Всю свою жизнь я жила с мыслью, что никогда не узнаю о кровных родственниках, которые бросили меня на милость государственной системы. А Короленко по небрежному щелчку пальцев вытащил на свет то, что завораживает меня и одновременно с этим страшит до лютых чертиков…
Завораживает тоскливой ностальгией из детской мечты отказницы.
А страшит…
Страшит тем, что правда может оказаться настоящим мерзким «ящиком Пандоры». Тем самым, который наполнит мою одинокую жизнь разочарованием и отвращением. Ведь от этого потом не убежишь, как бы ни старалась. И никак не отмоешься. С этим знанием придется как-то смириться и жить.
— Это неважно, — быстро отказываюсь я с перепугу. — Он меня бросил, и мне плевать.
— Да он понятия не имеет о твоем существовании. Пока.
— Вот и пусть дальше ничего не знает! — взрываюсь я, а потом, после некоторого молчания, осторожно спрашиваю: — Он сильно стремный?
— Это совсем не про него, — в трубке звучит тихая усмешка.
Снова молчу,
