Оттепель. Инеем души твоей коснусь - Ирина Лазаревна Муравьева
— Идите домой и ложитесь. Аська, ты сегодня школу пропусти. Я позвоню, скажу, что у тебя ангина. — Он замялся. — Ладно! Я утром пойду к Цанину! Пойду, извинюсь. Ничего другого не остается!
Глава 22
Надя Кривицкая считала, что с дачи нужно было уже давно перебраться в город. Поселок опустел, по ночам в лесу кричала сова, и тетя Паша, молочница, у которой они покупали молоко, ходила свои пять километров туда и пять обратно с тяжелым бидоном и привязанной к нему позвякивающей кружкой не в тапках, как летом, а в огромных мужских резиновых сапогах, потому что грязь на дороге от деревни до дач была непролазная.
— Но ты же хотела сначала ремонт сделать в квартире! — напоминал раздраженный Кривицкий, злясь на жену, которая упорно не желала понимать, что фильм зарубили и все они повисли на волоске. — Тебе что, здесь плохо?
— Не плохо, а скучно. — Надя показывала ямочки на щеках и кротко улыбалась. — И Машеньке скучно.
Кривицкий выкатывал глаза:
— Четыре месяца, и ей уже скучно?
— Ты, Феденька, детей не понимаешь. Дети очень социальны, они с младенчества нуждаются в обществе.
Решили переезжать. Начали укладываться. Их планы нарушил звонок Пронина.
— Надюша, — странным, не своим голосом сказал в телефонную трубку директор «Мосфильма». — Федор там далеко? Давай его, Надя, скорее.
Кривицкий весь поджался, кончики пальцев похолодели.
— Не ждал я, что вы позвоните так рано…
— Мы, Федор, в Италию едем с тобой! — приглушенно сказал Пронин. — Мне самому только что позвонили. Я чуть в штаны не наложил, ей-богу!
— Когда же мы едем?
— Сегодня мы едем. Ты понял? Сегодня! Летим! В пять часов.
— А как же документы? Три года назад, когда в Париж собирались, нас ведь полгода оформляли…
— А сейчас все в один день сделали! Вот так вот! С Лукино Висконти поедем знакомиться! Посмотрим, проверим. Прощупаем, в общем. Тут главное не упустить ничего.
Ни о каком переезде с дачи в город речи уже не было. Надя и домработница сбились с ног, собирая Федора Андреича в дальнюю дорогу.
— На сколько ты, Феденька, летишь? — спохватилась Надя.
Кривицкий звонко хлопнул себя по лбу:
— А я не спросил! На неделю, не меньше.
— Так сколько же вам пинжаков-то ложить? — домработница сделала круглые глаза.
— Клади сколько влезет! — сурово приказал Федор Андреич. — Чтобы мне тоже, знаете, не в грязь лицом…
В час дня они с Прониным и еще двумя товарищами уже сидели во Внуковском аэропорту. В суматохе Кривицкий в последний момент вспомнил, что нужно позвонить Регине Марковне и сообщить ей, что он отбывает в Италию. Регины Марковны дома, разумеется, не было, но подошел Сережа, муж доблестной женщины, и спросил, нужно ли что передать.
— Бардак у нас, Серый, — по-свойски сказал Федор Андреич. — Сейчас вот в Италию нужно слетать…
— Лети, Федя, ни о чем не беспокойся. Все будет путем. Я Регине скажу.
И Федор Андреич улетел. За час до его отлета Хрусталев постучался в кабинет следователя Цанина. Во рту у него было кисло, и слегка подташнивало.
Цанин сидел за столом, зарывшись в бумаги, и на вошедшего Хрусталева почти не обратил внимания. Хрусталев негромко кашлянул. Цанин поднял голову от бумаг.
— Я вас разве вызывал на сегодня, товарищ Хрусталев?
— Нет, — у Хрусталева сузились глаза. — Вы меня не вызывали, товарищ Цанин. Я пришел извиниться перед вами.
Цанин замахал короткими руками.
— Извиниться? Я просто сейчас разрыдаюсь от счастья!
— Послушайте! — Хрусталев непроизвольно сжал кулаки. — То, что произошло, произошло между мной и вами, верно? Почему вы отыгрываетесь на нашем фильме? Я там был только оператором, я только снимал! А остальные сорок человек сделали все остальное! За что им страдать?
— Я отыгрываюсь на вашем фильме? Плевать мне на фильм! Плевать, растереть и забыть! Идите, товарищ Хрусталев, вас ждут большие дела!
— Издеваешься, да? — с трудом сдерживаясь, пробормотал Хрусталев.
— Опять не попал! — визгливо рассмеялся Цанин и зажал рукой правый бок. — Я срать с тобой рядом не сяду, вот так-то! А ты: «Издеваешься»… Велика честь! Идите, товарищ, вы меня от дел отвлекаете!
Хрусталев вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
На «Мосфильме» только и разговору было о том, что фильм Федора Кривицкого «Девушка и бригадир» положили на полку, но виноват во всем Мячин, который слишком уж увлекается разными голливудскими штучками и превратил добротную советскую комедию в разнузданный балаган. Самого Кривицкого при этом зачем-то отозвали в Италию, и с ним поехал директор «Мосфильма» Семен Васильевич Пронин, которого по пустякам никогда никуда не отзывают. Там, в этой Италии, наверное, что-то наклевывается. Намекали на то, что Софи Лорен очень уж расположилась к Федору Андреичу и мечтает сниматься только у него. Не успели переварить эти новости, как нахлынули другие: Сашу Пичугина, обвиненного в педерастии, выпустили из КПЗ, и он женится на операторе Люсе Полыниной, поскольку у них большая, бурная любовь и Полынина ждет ребеночка. Эта новость оказалась, правда, не совсем точной, потому что ребеночка ждет, как выяснилось, Марьяна Пичугина, которая в субботу выходит замуж за изгадившего весь фильм Егора Мячина, и свадьбу играют в «стекляшке». А Полынина выходит за Сашу двумя или тремя днями позже, но где будет свадьба, никто не знает.
В «стекляшке» собралось столько гостей, что пришлось принести стулья со второго этажа. Невеста Марьяна Пичугина была чудо как хороша, хотя раздалась за последнее время, особенно в боках, и это ее немного портило. Платье, однако, сшитое ее родным братом Александром Пичугиным, скрадывало все недостатки фигуры будущей матери, а цвет платья был такой, что все ахнули.
— Нет, девочки, это не кремовый! — переговаривались гости. — Кремовый всегда розоватый чуть-чуть, а этот какой-то… Я даже не знаю… В нем и голубой есть, и желтый, и белый! Все так перемешано!
Бабушка Зоя Владимировна держалась весело, но с достоинством. Она была в элегантном темно-сером брючном костюме, который очень шел ей, делал стройнее, моложе, а легкий макияж подчеркивал природную прелесть ее черт. Жених выглядел очень просто, даже без пиджака: нейлоновая белая рубашка с закатанными рукавами, черные брюки, остроносые ботинки. Он глаз не спускал со своей невесты, и лицо его то ослепляло собравшихся каким-то неистовым счастьем, то вдруг удивляло печальной растерянностью.
— Он ее, девочки, точно ревностью замучает! — шептались в веселой
