Оттепель. Инеем души твоей коснусь - Ирина Лазаревна Муравьева
— Кино, что ли, новое?
Молодой человек небрежно взглянул на афишу:
— Да, вроде кино. Дешевка какая-то!
— Как называется? — не отставал Сомов.
Молодой человек подозрительно посмотрел на него.
— Я, это… очки позабыл. Близорукость!
— «Девушка и бригадир» называется, — ответил теннисист и пошел дальше, помахивая ракеткой.
Забыв про бутылки, Аркаша рысцой припустился домой и тут же разбудил Тату. Через час вся съемочная группа узнала счастливую новость. Но как? Почему разрешили? Почему не сказали заранее? На эти вопросы не было ответа. Целое воскресенье волновались и перезванивались. Когда Пронин с Кривицким вернутся из Италии, будет, наверное, показ в Доме кино, интервью, ответы, вопросы.
А в понедельник случилось неожиданное. В утреннем выпуске «Комсомольской правды» появилась статья, подписанная никому не известным Виталием Рокотичем. Написана она была не слишком художественно, но хлестко и называлась: «Подонок за спиной у отца». Если верить Виталию Рокотичу, сын одного известного конструктора, Виктор Крусталев, оператор на «Мосфильме», спрятался за спиной у своего отца и целый год мыл котел в конструкторской столовой, а весь его класс пошел на фронт, и ни один из его бывших соучеников с фронта не вернулся. Очень дерзким и смачным языком было описано, как наложивший от страха в штаны юноша приходит к своему перегруженному государственными делами отцу и, плача, говорит ему, что на войне убивают. На что отец горестно разводит руками. Но юноша, которому безразлична судьба его Родины, начинает умолять отца помочь ему получить бронь, и отец наконец сдается. Счастливый будущий оператор Крусталев бросается отцу на шею и, дрыгая ногами в воздухе, благодарит его. Поскольку никакого образования, кроме десятилетки, у молодого Крусталева не было, ему и пришлось идти в столовую судомойкой. Но тут уж отец изловчился: не уточняя, кем именно работает в конструкторском бюро его слабохарактерный сын, он позвонил в военкомат, назвал себя и помог драгоценному недорослю получить бронь. Вслед за изложенным сюжетом шли бурные обвинения в адрес и того, и другого, а молодого Крусталева, скрывшего ото всех свое грязное прошлое, обвиняли даже в том, что, не имея никакого таланта, он хитрой змеей пролез на «Мосфильм», заручился доверием ведущих режиссеров страны и стал оператором десятка отечественных фильмов. Фильмы перечислялись тут же. Но поскольку Виталий Рокотич всем сердцем любил работы народного артиста СССР, лауреата всех премий режиссера Федора Андреевича Кривицкого, он желал успеха его последней, только вчера вышедшей на экраны столицы комедии «Девушка и бригадир» и сетовал на то, что и в этом фильме подонок Виктор Крусталев числится оператором.
Два человека прочитали эту статью рано утром и почти одновременно: Сергей Викторович Хрусталев, который всегда просматривал за кофе свежую прессу, и его тринадцатилетняя внучка Ася, ежедневно пробегающая глазами вынутые из ящика газеты, пока автобус вез ее в школу.
Сергей Викторович побледнел и сказал своей жене Нине, что плохо себя чувствует и на работу не поедет. Нина, тихо шевеля губами, прочла зловещий фельетон и в страхе опустилась на стул.
— Они добрались до тебя, — сказала Нина, и крупные слезы потекли из ее бархатных глаз. — Ведь ты говорил сам: «Они доберутся!»
— Да, — пробормотал он. — Но странно. Кого же они решили посадить на мое место?
— Может быть, лучше Стасика к маме в Ереван отправить? — робко спросила она. — Спокойнее все-таки…
— Нина! Что ты ерунду говоришь! При чем здесь Стасик!
— Сережа! Откуда я знаю? Ведь ждать от них можно всего!
Муж замахал руками, чтобы она замолчала, и набрал телефон сына.
— Садись в машину, — коротко приказал он. — И приезжай.
— Ну, дай я хоть кофе-то выпью, — злым и заспанным голосом попросил сын.
— Здесь выпьешь.
Через двадцать минут Хрусталев позвонил в дверь. Отец молча протянул ему газету. Хрусталев читал, и лицо его менялось.
— Что скажешь? — спросил отец.
— Прости меня, вот что.
— Ты здесь ни при чем, — ровным безжизненным голосом ответил отец. — Я знал, что под меня подкапываются. Давно чувствовал. Им нужен был какой-то благовидный предлог, чтобы сбросить меня на пенсию. Кому-то я, видимо, сильно мешаю… Или, может быть, «там» начались какие-то перестановки и кто-то наверху хочет посадить вместо меня своего человека. Да… Тайна, покрытая мраком…
— Ты думаешь, что все это — предлог? — Сын взглядом указал на газету.
— Конечно, предлог. Шитый белыми нитками. Я мог бы им показать выписку из твоей медицинской карты: у тебя было «ползучее», как говорят врачи, воспаление легких. Ты выздоравливал на две-три недели и снова заболевал. Это помимо того, что мама слегла после Колиной смерти, и, если бы что-то случилось с тобой, она и не поднялась бы. Ну, что вспоминать! Ты лучше расскажи всю эту историю со следователем. А то Инга мне тогда объясняла что-то, но весьма невнятно.
— С какого момента тебе рассказать?
— С самого начала.
И он рассказал. Про то, как они с Паршиным пили двое суток, про их ссору на подоконнике, про вызов в прокуратуру и про то, как его заставили читать стихи, чтобы записать голос. Потом он рассказал, как Инга придумала ход, чтобы вытащить его, и вытащила с помощью адвоката и ловкого Будника. Дойдя до пощечины Цанину, он остановился.
— Дальше можешь не продолжать, — перебил его отец. — Он пришел на студию, чтобы спровоцировать тебя на скандал. А ты, кстати, не проанализировал, откуда он мог знать про твою бронь? Ведь ты говоришь, что именно в трусости он и уличил тебя при всех? И только после этого ты ему врезал по морде?
— Я как-то не подумал, откуда он мог узнать. Я тогда вообще ничего не соображал.
— Вот то-то и оно. Они внимательно полистали твою биографию, прежде чем выбрали этот сценарий. И остановились на самом выразительном моменте. Теперь мы с тобой — два подонка. В глазах абсолютно всего человечества.
Он криво усмехнулся.
— Раньше они состряпали бы мне какой-нибудь шпионаж в пользу английской разведки, и поехал бы я на Колыму вшей кормить, а теперь — нельзя. Нужно красиво, убедительно. Чтоб в горле щипало.
— Ты думаешь, Цанин все знал?
— Всего
