Галина Куликова - Нежный фрукт
– Что, размечталась? – спросила она у своего отражения в зеркале. – Получила по морде?
Пока она вела диалог со своим отражением, в гостиной происходили драматические события. Побледневший как мел Грушин начал валиться назад, и его поймали, конечно, подставив руки. И Элина – возбужденная, ошалевшая, как маленький хищник, почуявший кровь, – жадно заглядывая в лицо Антону, спросила:
– Это инфаркт? Инфаркт, да?
Грушин, находившийся в аду, но при этом в полном сознании, длинно простонал, дрожа веками:
– Это тухлое яйцо...
Белоусов засмеялся, а Антон строго спросил, сведя брови к переносице:
– Ты сожрал тухлое яйцо?
– Я чувствовал, что с ним что-то не так... У него скорлупа была треснувшая... Ох, меня сейчас вырвет. Пустите меня!
Он выдрался из цепких пальцев и вороным конем проскакал к ванной комнате. Мысль о том, что Люда ушла, а он не остановил ее, лишь добавляла ему страданий, когда он склонялся над унитазом и исторгал из себя завтрак – лихорадочно проглоченный, не отмеченный сознанием. Хорошо, что Люда ела только бутерброды!
Потом перед его глазами стали летать черные мушки, он перестал связно мыслить и вывалился в коридор, смутно соображая, что происходит. Антон, разогнав всех сочувствующих, поил его на кухне какой-то дрянью, разведенной в трехлитровой банке. Он заставлял его пить эту дрянь маленькими глотками. Ее было много, слишком много, вся банка в него сразу не влезла, и где-то на половине ему снова захотелось опорожнить желудок.
Потом его уложили в постель, не в его обычную холодную нетронутую чувствами постель, а в ту, где они были с Людой, – простыни пахли ею, и наволочки тоже... И теперь ему казалось, что нет ничего чудеснее этого запаха, и Грушин утыкался в подушку, пытаясь вобрать его в себя, пропитаться им.
Рядом с ним появился Антон, который вел себя не как друг, а как доктор – бесцеремонно. Щупал ему пульс, оттягивал веки и надавливал огромной ладонью на живот.
– Люда... – простонал Грушин, когда его наконец укрыли одеялом.
– Что – Люда? – спросил Антон.
– Я хочу на ней жениться.
– У тебя какая-то навязчивая идея. Как только ты встречаешь более или менее подходящую женщину, сразу хочешь на ней жениться.
– Мы занимались сексом.
– А-а! – протянул Антон. – Ну, тогда другое дело. Тогда тебе точно необходимо ответить перед государством по закону. Фата, белый лимузин, галстук-бабочка. И как это ты решился на скоротечный роман?
– Вот так... Решился, – слабым голосом ответил Грушин.
– Мне кажется, тебя просто лихорадит. И ты придумываешь бог знает что.
Антон на минут исчез, а потом подошел снова с нехорошим решительным лицом. В руках у него был шприц, которого Грушин до ужаса испугался. Шприц означал, что в его кровь попадет лекарство, и будет сон, и провал во времени. И этот черный провал отделит его от Люды, он не сможет потом преодолеть его, перепрыгнуть... Она окажется слишком далеко.
– Не надо! – попросил он, едва шевеля губами.
Его, конечно, не послушались, и через какое-то время свет медленно померк, словно рука в мягкой бархатной перчатке легла ему на глаза.
Глава 10
Пока Люба принимала душ, заспанный Астраханцев готовил для нее завтрак. Он уже сто лет этого не делал и теперь сочно чертыхался, потому что сливочное масло горело на сковороде, а помидоры плевались густым соком, стоило притронуться к ним ножом. Но ему так хотелось сделать своей гостье приятное, что он продолжал борьбу.
Когда раздался телефонный звонок, он помчался в комнату, топая, как слон, и схватил трубку, приплясывая от нетерпения.
– Да!
– Димочка, это Марья Петровна с двенадцатого этажа, – прокудахтала трубка.
Как будто он мог забыть, с какого она этажа! Амалия гоняла его к Марье Петровне по три раза на дню. Эта старая дева – действительно, жутко старая! – взяла шефство над его женой и постоянно проникала к ним в дом, прикрываясь новыми рецептами мяса, пирогами, крашеными яйцами... Иногда, чтобы нейтрализовать ее, Амалия просила мужа подняться наверх и передать старушке дрожжи или забрать у нее баночку гречишного меда. У Марьи Петровны была куча родственников, но, несмотря на это, она хотела плотно дружить с соседями. И настойчиво дружила, постоянно держа их на крючке своей душевной щедрости.
– У вас все в порядке? – на всякий случай спросил Астраханцев, потому что всякий его приход Марья Петровна отмечала присказкой: «Обращаться со мною нужно нежно, молодой человек! Мне столько лет, сколько ступенек в этом доме».
– Все в порядке, Дмитрий! Мне тут из деревни творожку прислали, так я ватрушки испекла. Подумала, что вот и вас неплохо бы подкормить ватрушками. Вы же теперь холостяк, а у холостяков всегда живот к спине прилипает.
– Все-то вы про всех знаете, – пробормотал Астраханцев и хотел было отказаться от ватрушек.
Но потом вдруг подумал, что Любе они могут понравиться, и согласился подняться наверх.
– Иду, Марья Петровна, – пообещал он. – И блюдо свое захвачу. Как обычно.
Люба как раз вышла из душа: свежая, с блестящими глазами. От нее пахло сиренью, и Астраханцев, замирая от удовольствия, сообщил:
– Я на секундочку к соседке поднимусь, а потом будем завтракать. Только – чур! – без меня на кухню не ходите.
– Конечно, как скажете, – пообещала Люба и посмотрела на Астраханцева застенчиво.
После вчерашних событий она чувствовала себя рядом с ним ужасно странно. Она помнила, как он ее обнимал и какие сложные чувства она испытывала. И как ей было хорошо, когда они гуляли по городу. Подаренный им шарф она положила под подушку и, просыпаясь среди ночи, мимолетно прижималась к нему губами.
Не успел Астраханцев выйти за порог, как запиликал Любин мобильный телефон. Только утром она заметила, что он разрядился, и подсоединила его к розетке. «Наверное, кто-то из своих, волнуются за меня», – подумала растроганная Люба. И точно! На дисплее высветилось знакомое имя: «Федька». Приложив телефон к уху, Люба расцвела улыбкой и кокетливо сказала:
– Алло!
– Алло, – откликнулась трубка голосом Федора. Голос был глухим и мрачным, словно ее другу сдавили горло.
– Федь, с тобой все в порядке? – спросила она с беспокойством.
– Со мной – да. А с тобой?
– Со мной тоже, – сразу же расслабилась Люба. – У меня все замечательно! Я в Москве, у Грушина.
– Да что ты говоришь? – с сарказмом заметил друг ее детства.
– То и говорю. У нас все чудесно складывается... Мы вчера целый день гуляли. Он такой интересный человек...
– Люба, ты врешь! – рявкнул Федор. – Прекрати валять дурака и немедленно скажи, где ты сейчас находишься.
Люба так удивилась тому, что Федор на нее кричит, что даже оторвала телефон от уха и изумленно посмотрела на свое отражение в зеркале. Отражение тоже выглядело дико изумленным. Переложив телефон в другую руку, она сказала:
