Галина Куликова - Нежный фрукт
– Замолчите все! – неожиданно громко потребовал Грушин, вытянув вперед руки, как гипнотизер, пытающийся «взять» зал.
Все послушно замолчали, и Грушин глубоко вдохнул, чтобы произнести речь, но сказать ничего не успел, потому что раздался звонок в дверь.
– А к тебе еще гости! – удивленно возвестил Костик Белоусов. – Подожди, я открою.
Он скользнул в коридор и возвратился через минуту уже не один – вслед за ним в гостиную с хмурым и решительным лицом вошел Федор Девушкин. На нем был потертый джинсовый костюм, белые носки и блестящие штиблеты. В руке он держал портфель с кривым замком. Возможно, именно из-за этого портфеля выглядел он внушительно.
Федор был знаком лишь одному человеку в этой комнате – Лене. Причем хорошо знаком, ведь он был другом ее лучшей подруги! На что она мгновенно и бурно среагировала.
– Федор?! – изумленно и слегка испуганно воскликнула она. – Это ты? А где Люба?
– Здрасьте, – сказал раскрасневшийся Федор. Челка у него взмокла и взъерошилась, глаза перебегали с одного лица на другое. Огромное количество людей, заполнявших комнату, явно выбило его из колеи. – Я не знаю, где Люба. Я думал, она здесь. А кто из вас Грушин?
– Грушин – это я, – ответил Грушин. – И что значит – где Люба? Вы что, ослепли все? Вот Люба. – Он повернулся и широким жестом указал нужное направление. – Вернее, Люда. Ну, то есть это Люда, которая Люба. Я полагаю, что это именно ваша Люба, хотя зовут ее Люда. Люда, ты ведь Люба?
– Ты что, с ума сошел? – с подозрением спросил Костик Белоусов и обратился к Антону: – Доктор, у пациента белая горячка. Я ее сам диагностировал. По-моему, совершенно очевидно, что наш мальчик повредился умом.
Люда, которая наблюдала за представлением со стороны, вросла в пол.
– Люда, скажи что-нибудь! – воззвал к ней Грушин. В его голосе появилась ярость. Так бывало всегда, когда ему приходилось защищаться.
– Твоя фамилия Грушин? – с веселым любопытством спросила Люда и склонила голову так, будто у нее неожиданно испортилось зрение.
– Грушин, – подтвердил тот. – Дмитрий Грушин, а что такое?
– Ты профессор?
– Он профессор физики, – подсказал Белоусов, а Лена, выступив вперед, добавила:
– Это мой двоюродный дядя. – И положила руку вышеуказанному субъекту на плечо.
Люда на секунду прикрыла глаза, а потом широко улыбнулась и сказала:
– Ха!
– Что значит – ха? – подскочил Грушин, глядя на нее примерно с таким же изумлением, как если бы она неожиданно пустилась в пляс. – Люда, что происходит?
– Ты знаешь Астраханцева? – поинтересовалась та вместо ответа.
Распылитель она по-прежнему держала в одной руке, а тряпку – в другой.
– Нет. А должен?
– Боже мой! – Она хлопнула себя по лбу той рукой, в которой была тряпка. – Кажется, я ошиблась профессором.
– Люда, я ничего не понимаю. Ты говоришь загадками. Какой Астраханцев?
В этот момент на авансцену вышла Элина. Она была не из тех, кто подстраивается под обстоятельства. Она, словно проволоку, сама сгибала обстоятельства сообразно собственным планам. План у нее был четкий, а намерения его осуществить – мощные. Выглядела она сегодня великолепно. Гладко зачесанные волосы, элегантный костюм с зауженной юбкой, туфли на шпильках и аксессуары, подобранные с математической точностью: так, чтобы каждая вещь мгновенно била в глаза мужчинам и колола в сердце женщин.
– Ну вот что, – заявила она, подбоченившись. – Предлагаю прекратить этот базар и расставить все по своим местам. Дима, это кто – уборщица? Ее надо отсюда попросить. Нам чужие уши здесь совсем ни к чему.
– Элина, замолчи, – потребовал Грушин.
Но та и не думала его слушаться.
– Значит, так, – продолжила она приказным тоном. – Забирайте свои причиндалы и... Дима, ты должен ей денег?
– Я заплачу, – поспешно сказал Белоусов. – Сколько вам причитается, милочка?
Грушин растерянно взглянул на Люду. Он хотел все немедленно объяснить, но тут увидел ее лицо и окаменел. В тот же миг его окатило жаром, да так, словно кто-то плеснул в него горячей водой из ведра. В глазах Люды появилось усталое мужество. Да, она была некрасивой, и знала это. В старом спортивном костюме, без помады на губах, в косынке, скрывавшей ее чудесные волосы, она оказалась один на один с миром, который иногда весьма нелюбезно обходится с дурнушками.
Грушин вздрогнул. Молния пронзила его глупое сердце. Он вдруг понял, что Люда, в сущности, такая же, как он сам, что они – родственные души! Он тоже боролся с условностями, с несправедливыми суждениями, страдал оттого, что у него не получались отношения... Он ничего не мог поделать с самим собой, и она тоже не может! Он видел ее сейчас так, как еще никто до него не видел. И она была прекрасной, как сама жизнь – та настоящая жизнь, добрая и чистая, которая делится на всех поровну, вне зависимости от того, кто ты и какой ты.
Люда расценила его молчание по-своему. Утреннее поведение Грушина, его животный страх перед случившимся, желание отказаться от всего сразу убили в ней всю радость жизни. Ничто больше не могло ее ни зажечь, ни расстроить. Ей казалось, что ее кровь превратилась в стылую воду.
Ей нужно было немедленно уйти отсюда, скрыться, спрятаться, зализать раны. Потом, потом она будет думать, отходить от наркоза и плакать, конечно... Без слез ей не выкарабкаться.
– Он ничего мне не должен, – сказала Люда странным пронзительным голосом. – Разрешите пройти! Мне нужно переодеться.
Она отправилась в спальню, держа перед собой распылитель, как пистолет. И все расступились в стороны. А Грушин, который хотел броситься за ней, схватить ее, прижать к себе, неожиданно почувствовал такую слабость и дурноту, что едва устоял на ногах.
– Люда! – шепотом сказал он, чувствуя, что все плывет перед глазами, а желудок, словно поршень, поднимается снизу к самым зубам.
Все бросились к нему, и только Федор Девушкин попытался остановить Люду. Несмотря на культурные наслоения, душа Федора была чистой, как водопад в норвежских горах. Он один сообразил, что происходит что-то не то.
– Не надо вам уходить, – попросил он ее спину. – Это неправильно!
Но Люда не вняла ему и не увидела, что с хозяином квартиры происходит нечто ужасное. Не оборачиваясь, она плотно закрыла за собой дверь, содрала с себя спортивный костюм и стала быстро и собранно одеваться, натягивая на себя вещи, которые почему-то казались ей жесткими, как наждак. Посмотрев на себя в зеркало, она увидела, что кожа ее ярко-розовая, почти клубничная, причем пылает не только лицо, но и все тело.
– Что, размечталась? – спросила она у своего отражения в зеркале. – Получила по морде?
Пока она вела диалог со своим отражением, в гостиной происходили драматические события. Побледневший как мел Грушин начал валиться назад, и его поймали, конечно, подставив руки. И Элина – возбужденная, ошалевшая, как маленький хищник, почуявший кровь, – жадно заглядывая в лицо Антону, спросила:
