Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 1
Пока не огляделись, чтобы далеко не ходить, «зашли в портовый ресторан», как поется в известной песне о вашей тезке Мурке. Надеюсь, на этом ваше сходство с ней и кончается. На самом деле это был Дом культуры портовиков, который, наверное, еще не до конца отремонтировали после нашего последнего посещения. В этом Дворце портовой культуры в буфете работала некая Фаина, на которую у нашего Егора, еще не получившего своей клички, были особые виды. Но она о них, очевидно, не догадывалась, и потому, пока Егор доблестно «бил китов у кромки льдов», не то чтобы «вышла замуж за Ваську диспетчера», но уже почти пообещала. Во всяком случае, очень серьезно обсуждала этот вопрос с бригадиром докеров Василием Радченко. Он известен в СССР как автор комплексного метода Радченко. После третьей бутылки знаменитого одесского шампанского вперемешку с не менее известным коньяком «Одесса», Егор убеждается, что Фаина и Василий очень далеко продвинулись в своих дебатах и буквально готовятся к свадьбе. Тут у Егора испортилось настроение, и он почему-то стал плохо относиться ко всем портовым работникам. До этого же он их любил как родных братьев.
— Может, хватит? — лениво прозвучало с верхней полки.
— Кличка без истории ее возникновения недействительна, как орден без наградного удостоверения, — назидательно поднял палец Люсик и продолжал: — Выпив еще бутылочку шампанского и закушав это дело стаканом коньяка, Егор внезапно подошел к огромной компании крепких ребятишек, которые, сдвинув три столика, уже справляли Новый год несмотря на то, что было еще только двадцать восьмое декабря, и культурно поинтересовался, не в порту ли они работают. Ребята, очевидно, увидели что-то забавное в его облике и дружелюбно заулыбались. А самый амбалистый из них, водоизмещением раза в два больше, чем у Егора, тоже вежливо ответил, что они работают именно в порту и он этим фактом бесконечно гордится. Он еще добавил, что очень уважает китобоев, и пригласил Егора присесть с ними и выпить рюмку водки за славных докеров, которые, как известно, морякам братья… А кто-то из сидящих за столом тихонько добавил «молочные». Но как бы он тихо ни говорил, Егор это сакраментальное словечко услышал и обвел компанию заинтересованным взглядом, чтобы определить, кто это сказал. Но все сидели и анонимно хихикали в ответ на его любознательность. Тогда он, собрав всю свою недюжинную вежливость, спросил: «А кто главный в этой компании?» Тот мордоворот, с которым он разговорился, ответил ему с ласковой улыбкой: «Я главный, сынок. И какие же из этого следуют выводы?» Тогда Егор — весь воплощенная вежливость — говорит: «Мне очень неловко отрывать вас от вашего праздника, но не могли бы вы на минуточку подняться со стула?» — «А почему я должен подняться со стула, — удивился амбал, — когда лучше тебе присесть рядышком и открыть мне душу». — «Видите ли, — пояснил Егор, — моя мамочка еще в далеком детстве запретила мне бить лежащих, а также нагло сидящих…» На этих словах амбал начал надменно подниматься…
Как опытный рассказчик, Люсик на самом интересном месте прервался, неторопливо разлил шампанское по железнодорожным стаканам в массивных подстаканниках, потом откупорил бутылку «Жигулевского» и не глядя передал ее наверх. Бутылка немедленно исчезла.
— Я считаю, пришло время выпить за Великого и Легендарного Чоя. Да не померкнут его слава и величие.
Сидор одобрительно кивнул. Все чокнулись и выпили. Люсик поставил на стол свой стакан и спросил:
— Так на чем я остановился?
— На том, что амбал начал надменно подниматься, — с готовностью напомнила я.
— Да, он начал подниматься, — продолжил Люсик, — совершенно при этом не догадываясь, что наш мальчуган славится своим резким боем, как хорошее охотничье ружье. Другими словами, он поднимался навстречу неизвестному. И стоило ему принять вертикальное положение, как наш Егорушка, у которого, казалось бы, последние силы ушли на вежливость, сделал неуловимое движение своей уникальной левой, и амбал медленно сел на стул уже совершенно в другом настроении и с закрытыми глазами.
Тут поднялась легкая паника, потому что кому-то показалось, что Егорушка его пырнул ножичком. Естественно, потребовалось наше немедленное вмешательство, чтобы вывести их из этого обидного заблуждения. При этом напоминаю, что их было человек двенадцать, не считая женщин, а нас по-прежнему только трое, потому что остальная, более умная, часть коллектива китобойной флотилии «Слава» наслаждалась заслуженным покоем и комфортом гораздо выше, на Приморском бульваре в Клубе моряков.
Но для полного прояснения ситуации я должен сообщить, что Сидор, если продолжать пользоваться той же ружейной терминологией, при наличии такой же резкости боя известен в определенных кругах еще и кучностью, дальнобойностью, а также немыслимой скорострельностью. И пока главный амбал с блаженной улыбкой отдыхал на стуле, несколько его товарищей устроились на холодном и не очень чистом полу. И если вы, Машенька, пообещаете мне ничего не рассказывать Танечке, то я вам признаюсь, что среди тел поверженного противника обрел блаженный покой и наш герой…
Вскоре раздались соловьиные трели нашей доблестной портовой милиции, которая спешила только затем, чтобы защитить своих земляков от этих негодяев-китобоев… Мы поспешили избежать этой вопиющей несправедливости и унесли на руках бездыханного смельчака.
Когда мы опустили его на уютную лавочку в парке Шевченко, он открыл глаза и тихо заплакал. Мы бросились его утешать, говорили, что он пал в совершенно неравной борьбе, что он должен собой гордиться, а не плакать, но он заливался еще безутешнее и убеждал нас, что плевал он на этих портовых…
Тогда мы зашли с другого бока и стали намекать, что на Фаине свет клином не сошелся, что завтра же он встретит кого-нибудь еще лучше, и, между прочим, совершенно угадали, если вспомнить о Танечке… Но он зарыдал еще сильнее, и мы только расслышали: «При чем здесь Фаина?» Эти слова нас сильно заинтриговали, и мы хором спросили у него: «Тогда чего же ты плачешь, если Фаина здесь ни при чем?!» И что, вы думаете, ответил этот великий гуманист? Он сказал нам сквозь неудержимые слезы: «Сегодня умер Хор-хорлогийн Чойбаясан!» И просто зашелся в плаче.
Мы потом проверяли по газетам. Все так и было. И вот теперь я вас спрашиваю: вы встречали еще человека, который с таким блеском заслужил бы свое прозвище? Нам оставалось только удивляться тому, что он до сих пор не имел клички, и учить это трудное имя: Хорлогийн.
6В Одессу я влюбилась сразу, едва мы сошли с поезда. Нас на красном «москвиче» встречал приятель Сидора, которого звали Беби. В эту маленькую горбатую машинку мы погрузили наши пожитки, а сами пошли пешком по Пушкинской улице, самой красивой улице в мире, как дружно хором утверждали китобои.
