Их двое - Мария Зайцева
- Кайф, - стонет Кот, - кайф… Кайф… Еще круче хочешь, Настюш? Два члена хочешь?
Меня целует Егерь, а потому не могу ничего сказать, но сладко сжимаюсь, и Кот, как всегда, без слов, понимает все верно.Выходит, оставляя ощущение пустоты, поддерживает меня под голые ягодицы горячими ладонями, и Егерь тут же делает шаг спиной назад, прислоняясь лопатками к стене дома. Меня он из рук не выпускает, наоборот, подсаживает, заставляя сесть на себя и мгновенно заполняя тянущую до боли пустоту внутри своим мощным зверюгой. Слабо ахаю, откидываюсь назад, прямо на грудь прижавшемуся ко мне Коту.Он привычно жарко целует в губы, развернув к себе за подбородок, затем так же привычно скользит вниз, собирая влагу с мокрой промежности и проникая внутрь тугого кольца мышц пальцами. Это мне уже знакомо, я уже за эти дни научилась получать невообразимое удовольствие от такого. И все равно каждый раз сжимаюсь, каждый раз волнительно до сухости во рту.
- Вот так, Настюш, вот так… - хрипит Кот и плавно, одним мягким движением проникает в меня.
Я бессильно откидываюсь на его плечо, раскрываю рот, словно закричать хочу, но звука нет, ничего нет, только наше концентрированное безумие.Егерь властно возвращает меня на свою грудь, вжимает , заставляя сильнее обхватить себя руками, лапы Кота лежат на бедрах, и, кажется, ни одного кусочка кожи не попадает на морозный утренний воздух. Они во мне, они вокруг меня, они внутри меня полностью.Это самое невероятное ощущение на свете! Самое чудесное и чудовищное одновременно.Острее него только следующее – когда они начинают во мне двигаться. Медленно, тесно, едва-едва выходя и заходя. И я полностью теряю себя. Не ощущаю больше отдельной единицей, человеком, со своими мыслями, думами и характером. Мне кажется, эти двое – растворили меня в себе, заместили свободную, спокойную, разумную Настю другой – сумасшедшей, похотливой пленницей, которой жутко нравится быть в их плену.
Я не знаю, сколько это безумие длится, растворяюсь совершенно, кажется, кричу даже… Запрокидываю голову к синему, невообразимо синему небу, которое бывает только ясной зимней порой, и кажется, что оно падает на меня. Оглушает до звона в ушах.
От навалившегося удовольствия не трясет – плавит, размазывает, не могу удержаться, руки слабеют, и Егерь перестает двигаться, позволяя Коту, сладко матерящемуся от избытка ощущений, кончить первому. А затем, получив меня в полное распоряжение, в два движения завершает наше внезапное безумие.
Я не способна шевелиться и соображать, но мои мужчины, как всегда, все делают самостоятельно.
Ставят на ноги, бережно вытирают влажными салфетками, которые всегда таскает в кармане Кот, натягивают широченные, собирающиеся гармошкой на талии спортивные штаны на распаренную задницу, по очереди целуют, тискают сыто и сладко, нежничают, бормочут что-то развратное и восхищенное.
Я люблю эти наши отходняки на троих, кайфую от них не меньше, чем от самого процесса. Потому что они дают понять, насколько ценят меня, несмотря на происходящее пошлое и развратное безумие, насколько… уважают? Наверно, так.
Я не задумываюсь об этом сладком ритуале, потому что вообще не задумываюсь о творящемся между нами. Просто живу, просто впитываю все эмоции, пропускаю через себя… Одним днем, как бабочка-капустница. Счастливая в своем неведении о том, что суждено.
Мы идем к нашему маленькому деревянному раю, с деревенским туалетом и ледяным душем. С дровяным отоплением и здоровенной кроватью под низким потолком. Обнимаемся, парни опять переругиваются, но это их обычное состояние, оно теперь только веселит, а не напрягает.
День настолько ярок, а снег вокруг нас настолько чист, что не верится, что в мире есть что-то еще, кроме нас. Кто-то еще.
Тем более, что телефоны наши до сих пор молчат, а , значит, вышки сотовой связи все еще повалены…
И это не беспокоит. У нас есть все, что нужно. Черт! Мы тут до весны вполне способны продержаться! И наш маленький новогодний шар будет крутиться и искрить эмоциями и кайфом…
Черный внедорожник, нагло растопырившийся тяжелой кормой в двадцати метрах от домика, как раз там, где кончается просека и начинается прочищенная еще со вчера тропинка, мы замечаем не сразу.И вообще, сначала взгляд цепляет черная фигурка человека, спешащего по тропинке к нам.Фигурка до боли знакома.
Я щурюсь, узнавая, осознавая… И неожиданно ощущаю священную боевую ярость, которая накрывала в самом начале нахождения здесь. В груди клокочет рычание, словно я – не человек, а зверь. Пожалуй, так сейчас и есть. Не буду отказывать себе в удовольствии и закушу одним гребанным предательским непарнокопытным.
Кот с Егерем, увлекшиеся словесной баталией, где как раз прояснялась очередность и наглость лезущих без очереди, момент появления еще одного участника событий позорно зевают.И оторопело наблюдают, как я , резко выбравшись из их теплых рук и воинственно подтянув до уровня груди штаны, топаю в направлении пришельца.Правда, момент оторопи длится недолго, а затем из-за спины раздаётся веселый свист и крик :
- Конь! Беги!
Конь тормозит на полпути, изумленно разглядывает меня, сначала не соображая, кто это так резво к нему идет, а затем взгляд его наполняется узнаванием и шоком. Он замирает, всматриваясь и неловко поднимая руку, переводит взгляд на двух клоунов за моей спиной.
- Беги, Конь! – орет Кот, а Егерь свистит, - беги, бля!
- Мася? – изумленно раскрывает рот Конь.
А я не торможу. У меня есть цель – дойти и втоптать этого скота в снег. И попрыгать еще на нем.И еще… Ох, придумаю, что еще…Так что зря ты, Конь, добрых советов не слушаешь.Беги, Конь!
Беги, Конь!
- Так… Ну, предположим, что мы вернемся тихо, - Кот задумчиво чешет бороду, изрядно отросшую за эти дни и потерявшую свой барбершопский лоск. Теперь он еще больше похож на неукротимого канадского дровосека, какими их изображают всякие календари… А уж когда с топором ходит… Ум… Правда, он с топором только ходить может, или стоять. Колоть так и не научился. Ну да и ладно… Опускаю ресницы, разглядывая обтянутые клетчатой рубахой плечи… Слюни сами собой во рту собираются, так хочется подойти, куснуть… Сглатываю, ощущая внезапную горечь, но специально на этом не циклюсь. Не
