Мария Воронова - Апельсиновый сок
– Нет-нет! – испугалась она.
– Как угодно.
– Лука Ильич, – обдумывая вопрос, который ей очень хотелось задать, Вероника нервно вертела в пальцах сигарету. – Скажите, вы были очень… даже не знаю, как выразиться… «расстроены» – слишком слабое слово. Подавлены? Что вы испытали, узнав, что больше не сможете играть? Поверьте, я спрашиваю не просто так. Дело в том, что мне в свое время тоже пришлось отказаться от любимого дела… Я была подающим надежды хирургом и не мыслила себя вне хирургии. Но потом сломала руку, повредила нерв… С тех пор прошло много лет, но я так и не оправилась от этого удара… Вот вы сказали, что ушли из музыки, потому что не хотели завидовать. А я осталась в медицине и до сих пор завидую успешным хирургам черной завистью. Я все еще злюсь на судьбу, мне так и не удалось примириться с ней. А вам? Скажите, вам это удалось?
Громов смотрел на нее так внимательно, что ей стало неловко. По какому праву она задает ему такие вопросы? Да и сама ударилась в откровенность… Или это ликер так подействовал?
– Я чудом остался жив, Вероника, – тихо сказал Громов и крепко сжал ее ладонь вместе с неприкуренной сигаретой, – и сохранил рассудок, что противоречит всем медицинским канонам. Я был счастлив, что избежал смерти и безумия, и мне показалось справедливым, что за это судьба забрала мой дар. Ведь не моя заслуга в том, что мне достался абсолютный слух и руки, хорошо приспособленные для игры.
– Все же я представляю, как вам было тяжело! – вырвалось у Вероники.
– Тяжело? – переспросил Громов. – Да, наверное. Но моей маме было тяжелее.
– Расскажите о ней.
– Это она отдала меня учиться музыке… Когда я начал выступать в концертах, ей пришлось уйти с работы. Мать юного гения, – он слегка ухмыльнулся, – это очень тяжелая профессия, Вероника. А когда я собрался в армию, ей было труднее всех смириться с моим решением…
– Где она сейчас?
Громов посмотрел на часы:
– Наверное, ждет меня с ужином, хотя я и предупредил ее, что приеду поздно. Но я, пожалуй, предпочел бы поужинать здесь. С вами. Посидим еще немного? Я возьму что-нибудь поесть и кофе. Приходится выкручиваться, раз вы сами упорно отказываетесь пригласить меня выпить чашечку.
Через пятнадцать минут перед ними стояли тарелки чуть ли не метр в диаметре, в которых дымилась еда. Вероника испуганно смотрела на огромную отбивную на косточке, рядом с которой возвышалась внушительная горка отварной картошки, посыпанной укропом. А одних свежих овощей, из которых состояла другая горка, Веронике наверняка хватило бы на пару «здоровых ужинов».
Да, таких гастрономических подвигов она не совершала уже очень давно!..
– Это вы называете плохой кухней? – изумилась она, проглотив кусочек отбивной.
– А вы – хорошей? Впрочем, голод – лучший повар.
Некоторое время оба молча жевали. Вероника умяла добрую половину отбивной и решительно отставила тарелку.
– Это отлично приготовлено, – искренне сказала она. – Вы, Лука Ильич, кажется, не разбираетесь в кухне.
Громов фыркнул:
– Когда-нибудь я приглашу вас на ужин домой, вы попробуете блюда, приготовленные моей мамой, и вам станет стыдно за свои слова! Это я-то не разбираюсь в кухне! – повторил он возмущенно.
Официантка принесла кофе. Они закурили.
– Я, кажется, знаю, зачем вы сегодня пришли меня послушать, – тихо произнес Громов. – Вы искали утешения. У вас тяжело на душе, а поделиться не с кем, ведь вы одиноки, правда?
– Я пришла главным образом потому, что узнала о вашем прошлом. Оно показалось мне поразительным. И похожим на мое собственное, хотя, конечно, это очень нескромно с моей стороны – так говорить. Я подумала – если я до сих пор страдаю, то, наверное, вы страдаете тоже.
– Так, значит, вы не искали утешения, а, наоборот, пришли утешить меня?
Она кивнула.
– Вероника, вы не обидитесь, если я скажу вам одну вещь? Если бы вы были счастливы в личной жизни, в семье, вы бы давно перестали вспоминать о своей загубленной хирургической карьере.
– Давайте не будем это обсуждать, – попросила она.
– Как хотите. Но почему бы вам и не обсудить свои проблемы с человеком, который очень хорошо к вам относится? То есть со мной, – на всякий случай пояснил Громов. И тут же сам ответил на свой вопрос: – Потому что вы, женщины, считаете одиночество не только несчастьем, но и позором. Вы думаете: раз я не сумела привлечь мужчину или не смогла его удержать, значит, со мной что-то не так.
– Я вдова, – перебила его Вероника, – мой муж умер пятнадцать лет назад. Так что ваши рассуждения ко мне не относятся.
– Ну да. Вы так чтите память покойного мужа, что за эти пятнадцать лет ни разу не помышляли о новой семье? Вот это верность!
– Не смейте со мной разговаривать в таком тоне!
– Извините, я не хотел вас обидеть. Я только хотел сказать: одиночество – не порок, а несчастье. Несчастья же нечего стыдиться. Вам просто не повезло.
– А вы сами-то были женаты? Сейчас вы живете с мамой…
– Как говорят в фильме «Покровские ворота», сумасшедших не регистрируют. – Он грустно улыбнулся. – Или что-то в этом роде, точно не помню. Я же вам рассказал о контузии, о коме… Иногда у меня случаются обмороки.
Вероника сразу вспомнила, что завтерапией рассказывала ей, как однажды Громов упал в обморок и они откачивали его всем отделением. Валентина Петровна назвала его «контуженым», но тогда Вероника не придала этому значения. Она думала, что это не диагноз, а употребленная с досады фигура речи.
– Сейчас я вполне нормален, – продолжал между тем Громов, – но никто не знает, что будет дальше. В любую минуту положение может измениться. Вы врач, Вероника, ну сами подумайте, как я могу жениться? Вам же наверняка известны случаи внезапного помешательства после черепно-мозговой травмы, когда, казалось бы, ничто не предвещало… Что я могу предложить женщине, которая будет рядом? Разделить со мной мое безумие? А если вас интересует, так сказать, плотская сторона вопроса… Что поделать, живу как живется. Пока никто не жаловался.
Он опять улыбнулся, на этот раз весело, и даже подмигнул Веронике, но она не спешила разделить его веселье.
– Наверное, вы никогда не любили по-настоящему, – тихо сказала она.
Громов поморщился:
– Вероника, вы умная женщина. Ну зачем это? Любили – не любили…
– Я просто исхожу из собственного опыта. Давно, еще до замужества, я потеряла любимого человека. И если бы он не умер, а всего лишь сошел с ума, я восприняла бы это как милость Божью. Я бы ухаживала за ним, и у меня оставалась бы надежда, что в один прекрасный день он придет в себя.
– Ох, Вероника… – с досадой сказал Громов. – Странно слышать такие речи, особенно от врача. Пушкин писал: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума…» А классикам надо доверять.
