Терри Макмиллан - Дела житейские
— Да мы и так уже собирались, — солгала Мария. — Я одеваюсь.
Фрэнклин взглянул на меня, словно извиняясь, и пошел искать свои мячи. Он поцеловал меня в щеку, и все ушли вместе.
Я присела на диван; голова у меня вдруг закружилась, и комната поплыла перед глазами.
— Нет! — громко крикнула я, встала, прошлась по холлу, немножко успокоилась и превозмогла головокружение.
Порция ждала меня у входа в клинику. Я все утро прочищала желудок, пока из меня не пошла желчь. Теперь в животе не осталось ничего, кроме ребенка. Меня знобило, и я взяла такси. Фрэнклин ушел из дома, как обычно, и должен был вернуться после трех. Меня обещали отпустить часа через три, так что я успею прийти в себя.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Порция и, не дожидаясь ответа, заметила: — Выглядишь ты не Бог весть как, но не волнуйся, все кончится быстрее, чем ты успеешь почувствовать.
Мы вошли в большую белую комнату, где сидели женщины с несчастным или напуганным видом. Мне было страшно и горько. Я записалась и вернулась к Порции.
— Ну, расслабься на минутку, дорогая, и присядь.
— Порция, когда-нибудь Бог покарает меня за все это, я знаю. Вот увидишь, как только я решусь родить ребенка, наверняка случится выкидыш, а может, он родится уродом или эпилептиком. Я не должна этого делать, не должна.
— Перестань нести чушь. Очнись, милая. Нынче тысяча девятьсот восемьдесят третий год. Женщина вправе сама решать, хочет она ребенка или нет. Проклятье, мы должны мучиться только потому, что подвели какие-то вонючие противозачаточные. Разве ты не знаешь, сколько жизней поломано из-за того, что мы рожаем детей, которых не можем содержать, которых не ждали и не хотели? Потому что нам некому помочь. Ты же не собираешься, милая, искушать судьбу.
Наконец вызвали меня. Услышав свое имя, я не могла пошевельнуться от страха. Все во мне замерло.
— Все будет в порядке, дорогая, — проговорила Порция, провожая меня к двери. У меня не было сил даже повернуться и посмотреть на нее.
Голова моя безвольно лежала на каталке; меня ввезли в ярко освещенный зал. После того как мне в вену ввели иглу, мой рот стал как будто раздуваться, я почувствовала острый запах бензина. Но у меня же нет машины! Кто-то в белой повязке на лице велел мне считать от ста в обратном порядке. Почему от ста? Сто. Ребенок номер три. Умер. Уберите дренажную трубку! Пошевеливайтесь! У меня урок пения. Голос. Какой голос? Он умер? Я не могу петь. Ничего и никогда? Так вот цена за ребенка? Девяносто девять. Я обещала что-то не то Дилону, не то Перси, не то Фрэнклину — кому-то из них. Что именно? Обед. Черт побери! А в доме ничего, кроме детского питания. Девяносто восемь. Впрочем, есть отбивная в морозильнике. Но она как камень. Твердый, как палка. Девяносто семь. Отбивная. Палка. Кто? Я? Нет, не я. Ну давай, бей меня. Не бойся, бей. Девяносто шесть. Ну, попробуй, перейди эту линию. Я сама врежу тебе, клянусь. Предупреждаю! Девяносто пять. Трепло!
Очнувшись, я увидела, что лежу на столе в другой комнате, на кресле винного цвета. Рядом красивая темнокожая девушка не старше восемнадцати, явно африканка — скорее всего, сенегалка. Что она здесь делает? В черном кресле была женщина приблизительно моего возраста. У обеих были высоко подняты ноги.
— Как себя чувствуете? — спросил меня врач.
— Да вроде ничего. Никакой боли я не ощущала.
— Тогда вам лучше посидеть в такой же позе, как и эти женщины.
Я переместилась без особого труда и села около темнокожей девушки. На сиденье лежала белая подушечка. Я устроилась в кресле и врач опустил спинку. Ноги мои поднялись, как и у моей соседки. Врач вышел.
Я не знала, о чем заговорить с девушкой, и смотрела на свои ноги. Потом дотронулась до живота. Он был пустой. Из глаз моих потекли слезы, но я даже не пыталась вытереть их. Девушка протянула мне бумажную салфетку, и я с благодарностью кивнула ей. Почему у нас с Фрэнклином все не так, как у людей, почему мы не поженились? Почему у него нет постоянной работы? Почему у меня нет контракта на грампластинку? Почему…
— Ты откуда? — спросила я девушку.
— Из Сенегала, — ответила она.
Почему-то я испытала облегчение.
— А чем ты пользуешься?
— Ничем.
— О!
В комнату вошел врач, и я вдруг спросила его:
— Кто у меня был?
Он пристально посмотрел на меня.
— Я не имею права говорить. Не думайте больше об этом. — Он направился к женщине, которая лежала на столе. Волосы у нее были густые черные, с матовым оттенком. Она посмотрела на нас троих.
— Где я? — спросила она.
Никто не ответил.
— Как глупо! — Она отвернулась и закрыла глаза.
Когда я вышла в приемную, Порция читала „Космополитэн". Увидев меня, она положила журнал на пустой стол и бросилась ко мне.
— Ну, все в порядке?
— Да. Немного устала.
— Я же говорила, что ничего страшного.
Уверив Порцию, что со мной все в порядке, я остановила такси и поехала домой. Фрэнклина, слава Богу, еще не было. Я прилегла. Услышав, что открылась дверь, я вскочила.
Фрэнклин остановился на пороге.
— Что с тобой?
— У меня обнаружили грибок.
— Грибок?
— Ну да.
— Где ты его подцепила?
— У женщин это бывает. Это какой-то микроб, мне нужно пользоваться суппозиториями, чтобы вылечиться.
— А мне нужно немножко поиграть, бэби.
— Придется немного потерпеть, Фрэнклин.
— Ты хочешь сказать, что тебе нельзя заниматься любовью?
— Нельзя.
— Почему?
— Потому что ты тоже можешь заразиться, у тебя будет зуд и придется принимать антибиотики. Зачем тебе это?
— Я могу надеть презерватив.
— Нет. Ко мне нельзя прикасаться, пока я не вылечусь.
— Это надолго?
— На две недели.
— О, женщины, — вздохнул он. — Какое счастье, что я мужчина. Вы самые непостижимые создания на земле.
— Возможно, но что бы вы делали без нас?
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что сказала: что бы вы делали без нас?
— Когда ничего не умеют делать, то попусту болтают языком, — бросил он, направляясь к двери.
И что я такого сказала?
Прошло три дня, а о нем не было ни слуху ни духу. Я даже не знала, кому позвонить и как узнать, где он. Но, главное, я так и не поняла, чем провинилась и почему он ушел. Я сходила с ума в прямом смысле слова. Не могла ни есть, ни спать, даже два дня не появлялась в школе. Мне было тяжело видеть ребятишек. Хотела позвонить отцу, но что я ему скажу? Клодетт, Мария и Порция старались приободрить меня, убеждая, что я ни в чем не виновата; у меня не хватало мужества звать их и снова говорить обо всем. Так что пришлось справляться с этим самой. Я лежала, бессмысленно глядя то в потолок, то на свои растения. Может, и лучше, что он ушел. Может, теперь удастся вернуть жизнь в прежнюю колею. Но хороша ли та колея? Зазвонил телефон, я вздрогнула и, вскочив, быстро подняла трубку.
