Дик Портер - Преданное сердце

Ну вот, мы своего и добились. Я сделал все, как велел капитан Мак-Минз, и, действительно, этот план сработал. Сперва я сыграл роль сраженного любовью миллионера, а потом — недоумка, которому все нужно растолковывать. Оставалось только надеяться, что Надя ни о чем не догадалась. По идее, ей полагалось бы сейчас наброситься на меня, расцарапать мне когтями лицо, а она только взяла со столика фотографии моей мифической семьи и снова принялась перебирать их.

— Надеюсь, я ответила на твой вопрос, — сказала она.

— Да, и я прекрасно понимаю, как это было тебе тяжело. Спасибо.

— Не за что, — сказала Надя сдержанно.

— Наверно, ты до сих пор любишь Колю.

— Ты говоришь, что мы должны быть искренними друг с другом. Ладно, я тебе скажу. Да, я его люблю. Но с этим все покончено. Сейчас не время смотреть в прошлое. Я должна смотреть в будущее — туда, где вот эти фотографии, где ты, где Америка. Или, может, ты уже передумал? А что, вполне возможно — зачем тебе нужна женщина, которую бросил полковник КГБ?

— Да что ты, Надя, разве я могу передумать!

Каким-то чудом мне удалось продержаться до вечера. Я громоздил одну ложь на другую, причем каждая последующая была еще более бессовестная, чем предыдущая, и все время спрашивал себя: когда же наконец Надя сообразит, что дело тут нечисто. Надя так и не сообразила. Ей так хотелось верить, что все это правда, что она ни единым словом не возразила мне — ни во время любовных забав, ни за ужином в "Гансе Арнольде". Вернувшись в лагерь, мы еще некоторое время целовались в машине, и я пообещал ей, что завтра в шесть буду в ресторане. По пути в казарму я увидел, что в кабинете капитана Мак-Минза горит свет. Я зашел. Капитан сидел за столом. Перед ним стоял стакан с виски.

— Поздравляю, — сказал капитан Мак-Минз и пожал мне руку. — Ты раздобыл аккурат то, что нужно. Теперь иди отоспись. Ты это заслужил.

Скотт Вудфилд, мой товарищ по комнате, услышав, что я вошел, спросил:

— Слушай, где это тебя косит?

— Трахаюсь во имя Бога и Отечества, — ответил я.

— А помощник тебе не нужен?

Выспаться мне так и не удалось. В шесть часов утра кто-то промчался по коридору, истошно крича: "Тревога!" Такое случалось два-три раза в год — будто бы приближаются русские и нам следует как можно быстрее подготовиться к переправе через Рейн. На этот раз, как только мы собрались, нас отвезли на грузовиках в какой-то лес возле Франкфурта, где до самой ночи мы играли в войну. К вечеру разбили палатки, разложили вещи. Мне и еще одному парню дали задание — удерживать дорогу в случае наступления русских. Через некоторое время мы действительно увидели каких-то людей, которых в тумане можно было в общем-то принять за солдат, изображающих русских пехотинцев. Приглядевшись, я, однако, увидел, что это был немецкий фермер со своей семьей.

— Halt, — крикнул мой напарник, явно желая попробовать, как это у него получится по-немецки. — Halt, oder ich scheisse!

Я догадался, что он хотел сказать: "Стой, стрелять буду!", но на самом деле он сказал: "Стой, срать буду!" Впрочем, это вряд ли имело какое-нибудь значение, так как карабины у нас все равно не были заряжены.

Потом мы сидели в палатке следственного отдела и скучали, мечтая, чтобы наконец объявился какой-нибудь «русский». Где-то неподалеку на пригорке расположились женщины из штаба. Они были в отличном настроении — видно, вспоминали свои военные сборы — и пели без отдыха вот уже несколько часов. Под их доносившееся из ночи пение я спросил капитана Мак-Минза:

— Как вы думаете, что теперь будет с Соколовым?

— Его расстреляют. Так же, как расстреляли Берию.

— А как мы сообщим русским то, что нам известно?

— Все уже на мази. На следующей неделе партийные начальники в Восточном Берлине и в Москве получат анонимную информацию: мол, есть такой полковник Соколов, который готовит государственный переворот.

— А они не догадаются, в чем дело?

— А чего тут догадываться? Это ведь правда.

— Возможно, они поймут, кто за этим стоит?

— Не исключено, но Соколовым они все равно займутся. Так, на всякий случай. Они на этом даже выгадают. В тридцатые годы Гитлер с Гейдрихом провернули похожее дело с маршалом Тухачевским, продав свою информацию за три миллиона золотых рублей. В гестапо не надеялись, что русские заплатят такие деньги, но те даже не поморщились. Через три недели Тухачевского судили и приговорили к расстрелу. А потом Сталин уничтожил двадцать, а может, и тридцать тысяч других офицеров. НКВД тогда купил сведения, почти полностью сочиненные в гестапо, а мы даем им точную информацию и не просим за нее ни копейки.

— Сколько еще вы будете держать у себя Надю?

— Тебе что, ее жалко?

— Да, немного. Как-то не по себе от того, что вел себя как последний мерзавец.

— Ничего, она очухается. Не стоит беспокоиться. Сегодня мы отправим ее в Ганновер, к англичанам. Потом с ней захотят побеседовать французы и немцы. Если она расскажет бошам то, что надо, то ее как-нибудь устроят.

— А со мной она не попытается связаться?

— Она не будет знать, как это сделать. Мы ей сказали, что за общение с источником тебя отсылают в Штаты, что ты нарушил инструкцию, оставшись с ней во Франкфурте. Теперь она думает, что тебя ждет трибунал. Ты бы только послушал, как она распиналась насчет того, что вы собираетесь пожениться. Нет, о ней нечего беспокоиться. Это тебя больше не касается.

— Скажите, сэр, вас когда-нибудь мучает совесть?

— Да, и такое бывало — давным-давно. Со временем это проходит. Теперь, когда мне становится не по себе, я вспоминаю, что они вытворяют с нами. После того как Соколов провернул это дело в Нюрнберге, сорок три наших агента оказались в тюрьме. Я вижу, сейчас у тебя подавленное настроение, но ты в этом деле новичок. Немного поработаешь — и бросишь думать, что быть мерзавцем — это плохо. Мерзавцы, между прочим, выигрывают войны — всякие там шерманы и паттоны,[42] — а мы, заметь себе, сейчас воюем с русскими. И если бы не мы, мерзавцы, все эти чистоплюи там, в Штатах, не чувствовали бы себя такими чистенькими.

В эту минуту в палатку заглянул сержант Рэймонд, внушительных размеров негр, и поманил меня. Пора было снова идти в караул. Позади сержанта стояли двое здоровенных детин, которых я видел впервые.

— Дэйвис, — сказал сержант, — это новички. Покажи им, что надо делать.

— Слушаюсь, сержант.

По дороге на наш участок я спросил:

— Вы, случайно, не играете в футбол?

— Играю, — ответил один.

— Играю, — ответил другой.

— Кем? — спросил я.

— Защитником, — ответил один.