Эмили Листфилд - Все, что нам дорого
– Проблемами? – переспросил Тед.
– Какие-нибудь происшествия дома.
– Я ведь сказал вам, все нормально.
– Понятно. Ну что же, вы, конечно, понимаете, что, если хоть что-то похожее повторится, мы вынуждены будем настаивать на постоянном наблюдении психолога, если она собирается оставаться у нас. Между прочим, я весьма рекомендую вам задуматься об этом сейчас же. Прежде чем произойдет обострение.
– Мы подумаем, – пообещал Тед, поднимаясь.
– Надеюсь. – Миссис Мерфи встала и пожала им обоим руки. – Все, знаете ли, может зайти слишком далеко. Никому не хочется, чтобы здесь происходило такое.
Энн и Тед отъехали от школы в молчании, словно миссис Мерфи могла подслушать все, что они бы сказали, и использовать против них.
Только когда школа давно скрылась из вида, Энн тихо заговорила:
– Мы не можем так жить дальше.
– Что ты хочешь сказать?
– Ты прекрасно понимаешь.
Тед разогнался, проскочил на вспыхнувший свет, притормозил.
– Почему бы нам не съездить куда-нибудь, только вдвоем? – Его голос оживился, по мере того как оформлялась эта мысль, обрастая надеждой.
– Куда?
– Все равно. Куда угодно. Куда ты захочешь. В какие-нибудь теплые края. Во Флориду.
– А как с девочками?
– Сэнди может пожить с ними. Энн, не сжигай мосты. Пожалуйста. Просто скажи да. Не ставь на нас крест.
Энн медленно кивнула, и остаток пути они проделали в молчании, а Тед начал придумывать способы, как, призвав в союзники жаркое тропическое солнце, снова завоевать ее.
Глава 5
Здание окружного суда Хардисона в стиле возрожденной греческой архитектуры, сохранившееся с 1840 года, блестело под лучами утреннего солнца. Внутри шипели и пофыркивали старинные радиаторы. Тед сидел за массивным дубовым столом вместе со своим адвокатом, Гарри Фиском, и дергал заусеницу на указательном пальце правой руки, пока оттуда не пошла кровь. Он побрился по этому случаю и надел темно-синий костюм, купленный два года назад на похороны Джонатана и Эстеллы. Вытерев кровь о брючину, он поднял голову и беспокойно огляделся. На дальней стене два ряда потускневших золоченых букв гласили «На Господа мы уповаем». Сбоку от надписи бессильно свешивался американский флаг. Вид у него был какой-то замызганный и потрепанный, казалось, его следовало постирать и отгладить. По другую сторону прохода за столом обвинения помощник окружного прокурора Гэри Риэрдон складывал и перекладывал свои бумаги, еще тщательнее выравнивая по краям длинные желтые листы. Место судьи пока пустовало.
Люди, никогда прежде не бывавшие в зале суда, теснились на длинных светлых скамьях – они вызывали воспоминание о церкви, только были светлыми, как школьные столы, – ерзали в ожидании, притопывали ногами, шарили глазами по сторонам в предвкушении зрелища, их голоса сливались в ровный гул из намеков, догадок и планов на обед. В последнем ряду двое пожилых мужчин склонились друг к другу, почти соприкасаясь седыми волосами, и обсуждали последнее судебное заседание, на котором присутствовали, и достоинства и недостатки председательствующего судьи, – постоянные посетители зала суда, знавшие по имени каждого самого мелкого служащего, бесстрашные критики правил и процедур, не пропускавшие ни одного дня. Сэнди сидела рядом с Джоном в первом ряду, отведенном для членов семьи. Он что-то говорил ей – о присутствующих? о погоде? просто подбадривал? – она не прислушивалась. Ее взгляд упал на затылок Теда, когда он обернулся к Фиску и сказал что-то, вызвавшее у обоих короткую вспышку смеха – здесь, сейчас, и она мгновенно прониклась к нему презрением из-за этого смеха точно так же, как презирала его за все, что угодно, нет, еще сильнее, так что это – его затылок, смех – оказалось чем-то вроде шипа, терзавшего ее снова и снова, во сне и наяву, единственное объяснение или доказательство, которое ей требовалось.
Судебный пристав вышел на середину и окинул полный зал долгим бесстрастным взором. У него была бритая голова, оттененная бледным полукругом коротких волос вокруг ушей – бравада лысеющего мужчины, и вислые седые усы. Глаза за очками-консервами в тонкой оправе хранили хорошо отработанное равнодушие. «Слушайте, слушайте, – провозгласил он громко и отчетливо. – Верховный суд штата Нью-Йорк, округ Хардисон, открывает заседание. Все, кто… и будете услышаны. Председательствует достопочтенный судья Луиза Карразерс».
Судья Карразерс вошла через боковую дверь, облаченная в черное. У нее были волосы того коричневатого оттенка, какой бывает у седеющей женщины, не решившей, краситься ли ей под брюнетку или под блондинку, тонкие черты лица, едва начавшие грубеть, и голос – хрипловатый и в то же время нежный, как у девушки. Из обилия черного цвета вздымался блестящий красный воротник шелковой блузки, и прежде чем сесть, она расправила его. Она налила стакан воды из черно-желтого пластмассового кувшина на столе, отпила глоток и потом, взглянув на пристава, кивком подала ему знак начинать.
– Обвинение готово? – спросил тот.
Риэрдон, и так сидевший, словно аршин проглотил, выпрямился еще больше.
– Обвинение готово.
– Защита?
– Защита готова, – немедленно отозвался Фиск.
Взгляд пристава на мгновение задержался на нем, затем он кивнул служащему, который медленно отворил тяжелую дубовую дверь по левую сторону.
Присяжные – семь мужчин и пять женщин – и два запасных кандидата вошли друг за другом, полные и худые, в джинсах и костюмах, все они беспокойно поглядывали на подсудимого, на судью, на публику, новообретенное чувство ответственности лишь слегка сдерживало их жадное любопытство. Когда они расселись по своим деревянным стульям, скрестив ноги и руки, все, кроме одной необычайно рослой женщины в широких серых фланелевых брюках, которая сидела, раздвинув ноги, судья Карразерс повернулась к ним.
– Добрый день, леди и джентльмены.
Присяжные под впечатлением от ее одеяния и от высоты, на которую ее возносило судейское кресло, поздоровались робко и нестройно.
Карразерс повернулась в сторону стола обвинения.
– Мистер Риэрдон, пожалуйста, начинайте.
– Благодарю вас, ваша честь.
Риэрдон встал – хрупкого сложения человек с короткими волосами пшеничного цвета и острыми чертами лица, человек, веривший в порядок, гармонию. За двадцать один год участия в судебных заседаниях он, абсолютист по натуре, умом смирился с нюансами и неясностями закона, с неизбежной относительностью вины и невиновности, хотя душа его до сих пор возмущалась против этого. Данное дело представлялось ему особенно отвратительным, все указывало на то, что защита, основанная на семейных обстоятельствах, роковым образом обернулась против самой себя, – этого он не понимал и не одобрял. Сам он девятнадцать лет состоял в браке с одной и той же женщиной, и хотя были разочарования, хронические болезни, бездетность, они в своей жизни исходили из того, что единственный правильный выбор – доброта. Вежливый, сдержанный, великодушный, он не пользовался среди коллег репутацией человека с чувством юмора. И еще он был одним из немногих членов коллегии адвокатов, не обладавшим политическими амбициями. «Что еще хуже, – сообщил своему клиенту Фиск, выяснив, с кем они имеют дело, – у него есть нравственные принципы, единственная вещь, которая опаснее честолюбия».
