Не развод, а война - Дана Вишневская

— Я не позволю, — говорю я сквозь зубы.

— Именно поэтому я здесь, — кивает Милослава. — Ты единственная, кто может это остановить. Ты единственная, кто готов с ним воевать.

— Воевать, — повторяю я горько. — Хорошее слово. Но что толку воевать с человеком, который сам себя сломал?

— Толк в том, что у тебя есть сын. И есть право на справедливость.

Милослава наклоняется ко мне через стол, её глаза горят.

— Руслан думает, что всё-таки может тебя раздавить, потому что всю жизнь так делал. Но ты не сдаёшься. И это его бесит, потому что ты не вписываешься в его картину мира.

— Его картину мира, где женщина должна молчать и подчиняться?

— Именно. Отец учил его, что мужчина — хозяин, а все остальные — подчинённые. Ты первая, кто осмелился ему сопротивляться. И он не знает, как с этим быть.

Я отхлёбываю остывший кофе и пытаюсь переварить услышанное. Получается, весь этот ужас, вся эта жестокость — результат того, что Руслана в детстве превратили в эмоционального калеку.

— Знаешь, что самое поганое? — говорю я. — Мне его жалко. Я сижу здесь, выслушиваю эти истории про несчастное детство, и мне становится жалко мужчину, который превратил мою жизнь в ад.

— Это нормально, — мягко говорит Милослава. — Ты любила его. Часть тебя до сих пор любит.

— Любила, — поправляю я. — Но за короткое время любовь можно убить. Руслан мне это доказал.

— А жалость?

— Жалость — это не любовь. И жалость не отменяет того, что он со мной делает.

Милослава кивает.

— Умница. Именно это я и хотела услышать.

— То есть ты меня тестировала?

— Проверяла, не сломаешься ли ты от жалости к нему. Многие женщины ломаются. "Ах, у него несчастное детство, ах, его не так воспитали". И терпят дальше, надеясь его "исцелить".

— А я?

— А ты другая. У тебя есть стержень. И именно поэтому Руслан так яростно пытается тебя сломать.

Официант приносит счёт. Милослава достаёт кошелёк, но я останавливаю её.

— Позволь мне.

— Как хочешь.

Расплачиваемся, выходим на улицу. Моросит мелкий дождь, воздух пахнет осенью и мокрой листвой.

— Милослава, — говорю я, — а почему ты мне это рассказала? Ведь это семейные тайны.

Она останавливается и поворачивается ко мне.

— Потому что я устала молчать. Устала покрывать братца, устала делать вид, что в нашей семье всё прекрасно. И потому что... потому что не хочу, чтобы Савелий прошёл через то же самое.

— Ты думаешь, Руслан способен измениться?

Милослава долго молчит, глядя на мокрый асфальт.

— Не знаю, — говорит она честно. — В сорок лет менять себя очень сложно. Особенно когда ты всю жизнь жил по одним правилам.

— Но шанс то есть?

— Теоретически. Но для этого ему нужно сначала признать, что он болен. А это самое сложное. Руслан считает, что с ним всё в порядке, а проблема в окружающих.

Мы стоим под дождём, и я думаю обо всём услышанном. Внутри что-то меняется. Не то чтобы я простила Руслана — нет. Но теперь я понимаю, откуда в нём столько жестокости.

— Что дальше? — спрашиваю я.

— Дальше ты делаешь то, что считаешь нужным, — отвечает Милослава. — Но знаешь правду. А правда... правда даёт силы.

— Ты будешь на моей стороне?

— Если это означает, что Савелий не вырастет копией своего отца — то да, буду.

Она садится в такси и уезжает, а я стою под дождём и думаю. Руслан — сломанный человек. Его сломали в детстве, превратили в эмоционального калеку, который не умеет любить и выражать чувства по-человечески.

Это объясняет многое. Его холодность, жестокость, неумение идти на компромиссы. Его потребность всё контролировать и подчинять себе.

Но понимание — это не прощение.

Я могу понять, почему он стал таким. Могу даже пожалеть несчастного мальчика, которого ломали годами. Но это не отменяет того, что он делает со мной сейчас. Взрослый мужчина несёт ответственность за свои поступки, независимо от детских травм.

Руслан мог обратиться за помощью. Мог работать над собой. Мог хотя бы попытаться стать лучше. Вместо этого он выбрал лёгкий путь — воспроизводить модель поведения отца.

И теперь пытается сломать меня так же, как сломали его.

Только у него ничего не выйдет.

Дождь усиливается, а я всё стою и думаю. Да, мне жалко того маленького мальчика, которого превратили в монстра. Но жалость к ребёнку из прошлого не означает, что я должна терпеть жестокость взрослого мужчины в настоящем.

Понимание мотивов не равняется оправданию поступков.

Руслан болен? Возможно. Но это его проблема, не моя. Я не врач, не психолог и не спасательный круг. Я просто женщина, которая имеет право на счастье.

И право защищать своего сына от того, чтобы его тоже сломали.

Война продолжается, Руслан. Теперь я знаю, с чем борюсь. И от этого мне не легче — мне страшнее. Потому что воевать с монстром — одно дело. А воевать с человеком, которого превратили в монстра, — совсем другое.

Но выбора у меня нет.

Добираюсь домой, сижу в мокрой куртке и пытаюсь привести мысли в порядок. Телефон разрывается от звонков — Руслан. Раз, другой, третий. Не беру трубку. Пусть побесится.

Наконец он присылает сообщение: "Мила сказала, что встречалась с тобой. Что за игры, Злата?"

Игры. Конечно, для него это игры. Человеческие эмоции, боль, страдания — всё это для него просто партия в шахматы.

Набираю ответ: "Никаких игр. Просто узнала кое-что интересное о твоём детстве".

Телефон молчит минуту, потом взрывается звонком. На этот раз беру.

— Что она тебе наговорила? — голос у него напряжённый.

— Правду, — отвечаю я спокойно. — О том, каким был твой отец. О том, как вас воспитывали.

— Это не твоё дело.

— Ещё как моё. Особенно когда дело касается Савелия.

Пауза. Слышу, как он дышит.