Не в счет - Регина Рауэр
— Какая выписка?
— От марта месяца.
— Так не было её.
— Я вам её в руки дала.
— Никто мне ничего не давал. Не помню я ничего. У вас тут не больница, а дом прощаний, только помирать…
Наша песня хороша, начинай сначала.
Эту фразу я пела про себя если не каждую смену, то через две точно. Повторяла беззвучно «Телефон» Чуковского, который — я уверилась — ну, вот явно не для детей написал свой гениальный стих.
Нам он подходил куда больше.
Хватало и оленей, и тюленей.
И не только мне.
Красивая фраза — «Я буду лечить людей!» — куда-то делась на четвёртом или чуть позже курсе у многих. Исчез после пары-тройки дежурств и месяцев работы восторженный блеск из глаз. Разбились розовые очки стёклами внутрь.
И Ивницкая из гинекологии в косметологию уйти решила.
— На хрен, спасибо большое, — она, размахивая полупустым бокалом вина, говорила уже нетрезво и горько. — По судам они затаскают, в тюрьму засадят. Мозги бы себе сначала посадили. Не хочу так работать. Не хочу, чтоб за мной по отделению с ножом носились. Писец.
— При Жеке только не сболтни, — я, закинув ноги на спинку дивана и рассматривая перевернутую Польку, попросила ещё разумно. — Он, если поймет, что это за Женькой тут на неделе бегали, найдет и убьет.
— Вот зна-а-аешь, не жалко.
— Жеку жалко.
— Это да, — Ивницкая, подумав, согласилась со вздохом. — Отучусь и уйду. Буду масочки делать, укольчики ставить, по ночам спокойно спать. Чистенько, красивенько, денежно. Никаких дежурств, бомжей, вони и прочей прелести. Они же нам говорят, что мы сами эту профессию выбрали, чё жалуемся? Ну вот, я и выбрала. Не жалуюсь.
— Зато они сколько жалуются.
— А знаешь, — Полька, отставив бокал, до дивана добралась и рядом пристроилась, сложила руки на животе и своей ногой мою легонько пнула. — Я тебе даже завидую.
— Чему?
— Ты не разочаровалась в медицине.
— Ивницкая! — я, пиная её в ответ, расхохоталась громко и от души. — Я ей изначально не была очарована. У меня мама и Енька всю жизнь ярким примером перед глазами маячат.
— О том и речь.
— Только я тоже не была готова, что будет так… сложно.
Или, как обычно нами говорилось, весело.
До слёз весело.
До злых ругательств, через которые выплескивались и собственное бессилие, и отупляющая усталость, от которой не ворочался даже язык и моментально засыпалось в любом положении.
Не просыпалось, когда будили.
И Князева, что к весне перебрался в наш дом, Енька однажды этим напугала. Она, отработав привычные день-ночь-день, пришла и упала, не раздеваясь. Уснула крепко и, как выразился Жека, мертвецки.
— Я домой захожу, а там темно и тихо, — он, едва заметно теряясь под взглядом Аурелии Романовны, рассказывал эту историю в Питере, в который уже по традиции на майские праздники мы улетели.
Решили двухнедельную дилемму Еньки, которая сомневалась и с Васькой совещалась. Не знала, ещё рано или уже нормально знакомить Жеку с семьей, звать с нами. И что скажет он сам, согласится ли.
Он согласился.
А я, получая родные и привычные рефераты, прогуляла пару учебных дней.
К маме и Лёшке, что бороздил просторы квартиры ползком и звонко выводил маму и папу, я хотела куда больше, чем учиться. Мне не хватало наших вечерних посиделок на лоджии и шумных возвращений Адмирала, который что-то вкусное и интересное обязательно приносил и встречать его требовал.
И даже по Аурелии Романове я за пару месяцев соскучилась.
— Я Женьку звать. Она же мне ещё в пять позвонила, сказала, что домой поехала. А тут как бы уже девятый час, а никого, только Рыжий под ногами путается и голосит, — Жека, сам увлекаясь, говорил уже свободнее, — жрачк… еды просит.
— Он всегда её просит, Князев, — Енька, возясь на ковре с Лёшкой и лишь щурясь, когда за волосы тот хватался, вставила насмешливо.
А Аурелия Романовна заметила строго и неодобрительно:
— Евгения, у тебя дурная привычка называть людей по фамилиям.
— Я больше не буду.
— Не верю, но сделаю вид, — на честный взгляд и задорное обещание наша бабушка не повелась, вернула всё внимание Жеке. — Так что там было дальше, Евгений?
— Ну… — царский взгляд, пусть и тушуясь, он выдержал, продолжил мужественно, — я Женьку на диване нашёл. Позвал ещё раз. Она не отвечает. Уже тормошить начал, и всё равно ноль реакции. А она ещё спала прям лицом в подушки.
— И ты, конечно, испугался, — «Не-ня», отвлекаясь от лепетания адмиральского сына, фыркнула весело, скорчила рожицу то ли Жеке, то ли Лёшке, который, требуя внимания, за ухо её к себе поворачивал.
Показывал на «Ау», как Аурелию Романовну, развлекая весь дом, он называл. Вил из неё веревки и морские узлы крутил, а она крутила и трепала нервы всем нам. И для первого раза Жека выдержал нашу «Ау» хорошо. Вытерпел все замечания и тонкие уколы из слов, на которые Аурелия Романовна была гораздо.
И из дома, отговариваясь важным делом, Жека сбежал только в предпоследний день. Тогда, когда мама, ухватив Еньку, по магазинам ушла, оставила нас. Кого рефераты писать, а кого с Лёшкой сидеть.
И на детской площадке во дворе, выходя следом, я Жеку нашла.
Пачку сигарет в руках, глядя сквозь меня, он вертел.
— Не обращай внимания, — я, садясь рядом с ним на скамейку, попросила примиряюще. — Аурелия Романовна неплохая, просто… про таких говорят, возраст и старая закалка. Она Адмиралу до сих пор простить не может, что он квартиру в новостройке купил. Тут же никаких изразцовых печей, о ужас!
— А про таких, как я, говорят, что неровня. Как она сказала, мезальянс у нас с Женькой? Верно назвал? — он ответил не сразу, а пару затяжек сделав. — Иногда кажется, пацаны правы были. Типа не выйдет ничего с Женькой. Она такая… такая вся… и красивая, и умная. И держится всегда так… как ваша Аурелия Романовна. Величественно, будто свысока смотрит. Я ей не подхожу. Я вон даже не знаю, что такое удар Невера. А вы все знаете.
И изразцовые печи раньше видели.
Не воспринимали этакой диковинкой, как Жека, когда первый раз в гости к Аурелии Романовне на Некрасова он пришёл.
— Это в лоб, прямо между глаз, — пальцем я ему в лоб и ткнула, постучала слегка. — И ты порешь ерунду. Енька тебя любит. Иначе
