Майское лето - Зина Кузнецова

– Я не понимаю. Неужели, ты не хочешь… – она не смогла договорить.

– Ты не обижайся, пожалуйста. Как объяснить, – он снял кепку, а потом снова надел ее. – Я тебе не говорил… Но вот помнишь тот день, когда я тебя впервые поцеловал… После того, как стройка закончилась, помнишь? Ты мне тогда пощечину влепила, и правильно сделала, я хочу сказать! Я тогда думал, что ты вся такая… ну другая, в общем. И думал, что ты кривляешься, играешь. Что если тебя поцеловать, то ты перестанешь строить из себя кого попало и покажешь, что тоже влюблена.

– Как было с другими девочками?

– Да, было, – он как будто разозлился. – Да и при чем здесь эти… другие! Я уже давно и не смотрю ни на кого! Просто ты тогда мне пощечину влепила, но это ничего, так некоторые тоже делали. Это тоже была такая часть игры. Но ты… я в твоих глазах такую обиду увидел, такую обиду… Я такую видел только у маленьких детей, когда на них впервые родители срывались ни за что. Ты так смотрела, что я почувствовал себя последним… – он осекся и вздохнул. – Мерзко очень, в общем, почувствовал себя. Даже если бы ты мне потом в гараже не высказала, как тебе было неприятно, я бы все равно не стал так больше себя вести с тобой… Потом в машине, когда я подвозил тебя, ты сказала, что я тебе нравлюсь… Ну, я подумал, что вот теперь можно. А ты опять…

– Ну а зачем ты сразу целоваться полез? – сказала Нина.

– Только если в первый раз у тебя такие глазища злющие были, как будто молния сейчас из них вылетит и испепелит меня, то во второй раз они были… не знаю, как сказать. Как будто я обидел тебя…

– И теперь ты меня совсем целовать не будешь?

Он наконец посмотрел на нее.

– Буду, – он улыбнулся, и эта улыбка заиграла в его глазах. Нине сразу стало спокойно и хорошо. – Когда-нибудь, обязательно.

– Ну когда-нибудь… это когда еще будет…

Она осторожно взяла его за запястье двумя руками. А когда он остановился, привстала на цыпочки и тоже поцеловала в уголок губ.

– Вот, теперь у нас был наш первый предпоцелуй.

– Предпоцелуй? – он насмешливо поднял бровь.

– Ну нужно же как-то дождаться этого твоего загадочного «когда-нибудь».

Он улыбнулся и притянул ее к себе за плечи. Она обняла его двумя руками и прижалась головой к груди. Так, в обнимку, они и шли до дома ее бабушки и дедушки.

Около ворот Нина увидела папину машину. Из нее вышла мама, сняла солнцезащитные очки и огляделась. Тут она заметила Нину и Никиту. Под ее взглядом к Нине снова вернулось это мерзкое чувство, как будто ей мешают расти. Она высвободилась из Никитиных объятий.

– Привет, – сказала Нина, целуя маму в щеку, – ты как здесь? А папа?

– Я в отпуск вырвалась пораньше, голова в городе трещит от жары. Папа приедет через пару дней, – сказала мама, смотря на Никиту.

– Мама, это Никита…

– Я помню.

«Ах да! Дедушка же его уже представлял», – вспомнила Нина.

– Здравствуйте, – Никита протянул руку.

Мама улыбнулась, но совсем не приветливо и мило, а как-то… натянуто и холодно.

– Здравствуйте, Никита. Вы нас извините, но я ужасно устала с дороги и хочу побыть с дочерью.

Он кивнул.

– Увидимся, – с улыбкой сказал он Нине, а потом, спохватившись, добавил ее маме: – До свидания.

– Да, до свидания.

Когда он отошел достаточно далеко, Нина повернулась к маме, сама не зная, чего опасаясь. Наверно, фразы вроде: «А ты еще не слишком мала, чтобы обниматься с мальчиками», которая сразу бы уничтожила те толики взрослой женственности, которые Нина в себе взрастила за лето, и покрыла бы ее щеки краской стыда.

– Помоги, пожалуйста, с сумками. Одна не утащу, – сказала мама и, взяв несколько огромных пакетов с едой из машины, пошла к дому, ничего больше не сказав про Никиту.

Глава двадцатая

Нина сидела в коридоре. Затылок ее упирался в стену, за которой мама говорила бабушке и дедушке:

– Почему вы не следите за Ниной?

– Мы следим, – спокойно ответила бабушка.

– А вы знаете, что у нее, судя по тому, что я видела, близкие отношения с твоим, папа, водителем?

– Вот как? – дедушка приподнял брови. – Вообще, знаешь, ты права. Мы за ней не следим, мы о ней заботимся.

– Папа!

– Не пойму причину твоих переживаний… – продолжил дедушка.

– Конечно, ты понимаешь, – сказала мама.

– …он хороший парень. Шебутной, шумный и немного несерьезный, конечно, но в его возрасте… А вообще, хороший. Да, хороший. А Нина умненькая девочка. Поэтому, – он закурил, – я думаю, ты переживаешь совершенно напрасно.

– Умненькая-разумненькая, – вздохнула мама. – Я тоже была умненькой. К сожалению, ни от чего этот ум не защищает.

– Ты к ней со своими страхами не лезь, – серьезно сказал дедушка. – Все, что ты могла ей объяснить, ты, я надеюсь, объяснила. А воспитывать и запрещать уже поздно.

– Он старше ее… Меня это пугает, – сказала мама.

– Какой толк бояться, Оленька, – Нина услышала приятный бабушкин голос. – Папа прав. Остается полагаться на ее здравомыслие и воспитание. А так… не уследишь. Да и какой толк следить за тем, что естественно. Рано или поздно… Конечно, лучше бы попозже… Но…

– Ничего ты не остановишь и никак не предотвратишь, сама должна прекрасно это понимать, – закончил дедушка.

– Да, – согласилась бабушка.

Нина осторожно поднялась и так же осторожно, на цыпочках, вышла во двор. Хотелось подумать, посидеть в тишине. Она устроилась на скамейке около декоративного маленького прудика. В голове мыслей не было. В таком безумии Нина провела, наверно, четверть часа, а потом решила, что предпочла бы не слышать этот разговор.

Общаться с Никитой стало труднее. Не потому, что мама вдруг решила как-то ограничить ее запретом. Все дело было в том, что, хоть мама и молчала, и даже вежливо здоровалась