Анна Богданова - Самое гордое одиночество
Итак, 14 февраля, когда по православному календарю значилось аж четыре праздника (а именно: предпразднество Сретения Господня, день мученика Трифона, мученицы Перпетуи и иже с ней Преподобного Петра Галатийского, Преподобного Вендимиана, пустынника Вифинийского), мы с Икки во главе с Людмилой Александровной отправились отмечать католический – День святого Валентина, как ни парадоксально это может показаться.
Виолетта Леопольдовна Юдина проживала с умным и домашним сыном-девственником на окраине Москвы в двухкомнатной квартире. Поднимаясь на 16-й этаж, мне стало как-то не по себе – зачем я еду, для чего? Но, взглянув на Икки, я вдруг поняла свою нужность – на подруге моей лица не было (словно на шею сползло), она очень волновалась (косметика то ли впиталась, то ли растворилась сама собой).
– Успокойся, – шепнула я ей на ухо и взяла за руку.
– Как-то неприятно! Я ни разу ни с кем так не знакомилась! И в то же время вдруг этот Сергей – моя судьба, половинка, которую я всю свою жизнь искала?!
– Можешь не сомневаться. Он тот, кого ты ждала всю свою жизнь, – убедительно проговорила Людмила Александровна, решительно надавив на звонок. Дверь открылась, и на пороге появилась тучная женщина лет 68 в синтетическом, будто с добавлением толченого стекла платье с длинными рукавами расцветки «осень в шоколаде» или «осень в ...», впрочем, неважно, в чем еще могут плавать желтые осенние листья. Лицо ее с первого взгляда поражало своей простотой и совершенно не сочеталось с заковыристым, иностранным именем и столь же заковыристым отчеством: широкий нос слишком вздернут, низкий лоб чрезмерно придавил брови, которые, в свою очередь, как-то уж очень нависли над небольшими круглыми глазками, а губы, резко очерченные, были несоразмерно велики по отношению к узкому челу ее. «Может, это не Виолетта Леопольдовна?» – подумала я.
– Вилочка! Здравствуй! – И Людмила Александровна повисла на шее у Вилочки, как у давней знакомой, хотя сошлась с ней всего неделю назад. – Как поживаете?
– Во взвесу, – ответила Вилочка, но что бы это могло значить, догадаться сразу было нелегко. – Сергей! Мальчик мой! Выйди, встреть гостей!
И перед нами нарисовался «мальчик» лет 45, очень маленького роста – может, сантиметра на два выше Амура Александровича, с поразительно кривыми ногами (отродясь не видела таких кривых ног!), одетый в васильковый кримпленовый костюм с темными подтеками под мышками, в лакированных черных мокасинах с длинными мысами; брюки были несколько коротковаты – так, что из-под них выглядывали белые носки в ярко-красную широкую полоску; желтая рубашка того же оттенка, что и листья на мамашином платье; костюм довершала черная бабочка на резинке с синим стеклянным камушком, которую мне вдруг захотелось оттянуть и неожиданно отпустить. Голова что арбуз, уши в аккурат ручки у кастрюли, а физиономия круглая, пурпурная, залысины с двух сторон; расплющенный нос клювом вниз; рыбьи глаза с рыжими ресницами, брови отсутствовали вовсе; рот напоминал яму – длинную, но узкую...
Мне показалось, что если б его самого посадить верхом на его же голову, то ноги безо всякого натяга плотно обхватили бы этот бесформенный арбуз, задев лишь «ручки кастрюли».
И тут мне на ум пришли бессмертные строки из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова:
«Ипполит Матвеевич, почти плача, взбежал на пароход.
– Вот это ваш мальчик? – спросил завхоз подозрительно.
– Мальчик, – сказал Остап, – разве плох? Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень!»
«Но, может, он как человек хороший», – утешила я себя.
– Что ж вы встали?! Проходите! Проходите, гости дорогие! – пригласила нас Виолетта Леопольдовна.
– А это вот моя Икки, – Людмила Александровна поторопилась сразу расставить все точки над «i».
– Переобувайтесь, мадмуазели, переобувайтесь – сегодня мамочка все пропылесосила! – несколько писклявым голосом проговорил «мальчик» и подсунул мне чешки.
– Да! И сразу за стол, в залу!
Зала представляла собой большую из двух комнат, в разных углах которой стояли кресла в светло-бежевых чехлах из скользкого ацетата, у стены – кровать, устланная точно таким же покрывалом с аккуратно сложенной пирамидой подушек почти до потолка (от большущей к малюсенькой, в которую при шитье обычно иголки втыкают). Посредине стол, на котором в основном стояли стеклянные лохани с плавающими в майонезе салатами. Паркетный пол блестел, словно пасхальное яйцо, смазанное подсолнечным маслом. Повсюду шторы и шторки – перед каждой дверью – даже в ванную с туалетом.
– Вилочка, как у вас миленько! – восторженно пролепетала звезда телеэкрана, усаживаясь за стол.
– И все, заметьте, сделано вот этими руками! – И Вилочка всем нам показала потрескавшиеся ладони. Такое впечатление, что руки она либо забыла вымыть, либо с утра до вечера выкапывала картошку. – Сереженька, поухаживай за дамами! – приказала она, и «мальчик» тут же вскочил и начал кружить возле нас:
– Какой салатик изволите, мадмуазель? Морсику? Прошу пани! А вы что соблаговолите?! – Он изо всех сил старался быть вежливым и наконец, устроив в наших тарелках неприглядное месиво из разных салатов, плюхнулся на стул и очень сосредоточенно принялся отправлять в рот-яму все, что попадалось под руку, – ел он слишком много, совершенно отключаясь в этот момент от внешнего мира и, кажется, не ощущая вкуса того, что поглощает.
– Выпьем? – вежливо спросила хозяйка, и сын ее мгновенно оторвался от еды, включился, схватил бутылку водки и снова закружил вокруг нас, наполняя стопки. – Вот огурчики соленые. Предложи гостьям!
Пил «мальчик» так же много, как и ел, – он отправлял в «топку» все, что можно было отправить, будь то салат, морс, водка или соленый огурец – он буквально сметал все со стола.
– Икки, а чем занимается твоя подруга? – спросила потенциальную невестку Виолетта Леопольдовна.
– Она писатель, романы пишет.
– Неужели?! – И хозяйка всплеснула руками. – Ах! Если бы вы знали, как я люблю читать! Скажи им, Серж, как я люблю читать!
– О, мамочка просто больна литературой! Читает все подряд! – оторвавшись от «оливье», проговорил он.
– Да, да, мой мальчик лгать не будет, это так. – И слезы умиления появились на глазах ее то ли от того, что ей удалось воспитать такого честного сына, то ли от того, что она больна литературой.
– Я тоже люблю, – проговорила Людмила Александровна, похрустывая соленым огурцом и не замечая выразительного взгляда дочери, который говорил: «Ну что ты врешь-то? Я не помню, когда ты книгу последний раз в руки брала!» – Особенно люблю русских классиков – Куприна, Пушкина, Толстого. А намедни перечитала Мамина-Сибиряка. Вилочка, ты читала Мамина-Сибиряка?
