Маша Царева - Москва силиконовая

К чему это я?

Ах да, с тех пор прошло много лет (целых двадцать, страшно вообразить), у меня было много любовников, появились и менее схематично-предсказуемые сексуальные фантазии. Но вот этот образ – ясноглазый блондин с открытой улыбкой, широкими плечами, музыкальными пальцами и желательно пресловутой родинкой на щеке – так и остался моим сексуальным фетишем. Глупо, знаю. Я взрослая, самостоятельная, моя сексуальность – это сложносочиненное архитектурное сооружение, а не первобытные гормональные пляски у костра. Я (хочется верить) умна и (хочется верить) тонко организованна. Но вышеописанный блондин способен завести меня с пол-оборота. Даже если в пугающей реальности он окажется гопником, сплевывающим через щель между передними зубами, даже если он считает, что «Реальная любовь» – скучный фильм, даже если у него хроническое занудство и пяточные шпоры; все равно – когда я вижу такую улыбку и такой взгляд, что-то внутри обрывается. И в сердце как будто бы просыпается маленький инструментальный ансамбль. С солирующим чуть ли не Леонардом Коэном. Dance me to the end of love, ну и так далее…

Помню, однажды я ловила такси ночью на заснеженном Садовом. Ситуация была безнадежной – густой снегопад, ветер, тонкое шерстяное пальто на мне и пятьдесят оставшихся рублей. И вот через четверть часа мучений надо мной сжалился старенький «жигуленок», он затормозил у обочины, а я бросилась наперерез. Я была готова наплести что угодно, лишь бы его не отпускать, была готова вывесить плакат «Fuck for hot coffee!». Я открыла дверцу и увидела за рулем его. Не Харатьяна, разумеется, но блондина, очень его напоминающего. И даже не во внешности было дело, не в сочетании черт, а в чем-то большем – в энергетике взгляда, мимике, тембре голоса. У меня было такое выражение лица, что он даже не стал ничего спрашивать. Я стряхнула снег с пальто и молча села рядом. И он куда-то меня повез, я даже адреса своего не назвала.

Он мог оказаться маньяком-расчленителем, вором, психопатом, вообще кем угодно. Но он был всего лишь романтиком, и отвез меня в какую-то кошмарную квартиру в Капотне, угостил дешевым кислым вином и овсяным печеньем, и я осталась на всю ночь, и это было волшебно. Он почувствовал мое настроение, а может быть, понял, что он – не реальный человек, а воплотившаяся фантазия, новогодняя игрушка. Мы почти не разговаривали. Ну а утром, проснувшись раньше его, я быстро умылась и ушла, не оставив телефона, не запомнив его адреса.

Был еще один мальчик-мечта – давно, в Крыму. Мы познакомились (Даша – дура, Даша – дура) на нудистском пляже. Была у меня подруга, художница, которая считала, что нагота освобождает. Мы с подругой сидели у кромки моря и ели желтую черешню, меланхолично сплевывая косточки в пакет. Он выплыл нам навстречу и с самого начала показался мне ненастоящим. Мы были вместе четыре дня. У нас не было ничего общего, кроме впечатавшегося в мое сознание образа, о котором я ему, разумеется, не рассказала. Он был работником банка, умница, яппи. Подруга-художница заламывала руки: у него такие перспективы, за таких мальчиков надо держаться обеими руками. Но я никогда не умела идти на компромиссы. Я не хотела провести жизнь рядом с недомечтой.

Обо всем этом я вспомнила, столкнувшись с учителем Челси, Эдуардом Николаевичем. Солидное такое имя. Почему-то мне представлялось, что обладать им должен рано растолстевший педант с курчавыми волосами, глубоким голосом, безвольным подбородком и манерами мухосранского донжуана. Но нет – в пустом классе меня ждал субтильный блондин с улыбающимися голубыми глазами, тонкими запястьями, всегда готовыми к улыбке губами и – ну что за бред? – темной родинкой на щеке.

Пока я растерянно на него смотрела, мои руки, вступив в конфронтацию со здравым смыслом, произвели ряд спонтанных ремонтных работ – разгладили замявшуюся складку на юбке, поправили выбившуюся прядь. Мужчины всегда замечают подобную глупую суету, вот и он понимающе улыбнулся. Наверное, в той школе было много любительниц молодого Харатьяна, не я одна.

– Здравствуйте, – он встал из-за стола и оказался высоким, под метр девяносто.

И сложен как атлет. И рукопожатие приятное, в меру крепкое, какое-то теплое.

Хм, а забавно было бы наброситься на него прямо здесь, в запертом школьном классе. Опрокинуть беднягу на учительский стол, задрать шелковую юбку (к тому же очень вовремя на мне оказались чулки с подвязками, предмет туалета, несправедливо забытый современными горожанками, но всегда нежно мною любимый). И потом все говорили бы, что одна сестра, что другая. Обе сексуальные маньячки.

Стоп.

Я не должна, не имею права думать о нем в таком контексте.

Это противно и унизительно.

Ведь у него были (точно ли были?) некие отношения с моей сестрой. С моей чудовищной сестрой. Если она ему понравилась, если она его неважно чем умудрилась привлечь, значит, он извращенец.

– Вы ведь по поводу Челси? – улыбнулся он. – Меня Эмма предупредила.

– Ну да, – и куда подевалось мое природное обаяние, очаровательная живость, невероятная быстрота реакции? В тот момент я была похожа на угловатого подростка, который лихорадочно думает, чем бы эдаким произвести впечатление на приглянувшийся объект.

Двойственное чувство – с одной стороны, я презирала его за симпатию к Челси, с другой, не могла отделаться от магии его улыбки и его чертовой родинки.

– Забавно, – он рассматривал меня без стеснения, как музейный экспонат, для того и предназначенный, – Челси о вас рассказывала. Но я представлял вас другой.

– Вы просто сумасшедший, – покачала головой я, усаживаясь на одну из парт. – Вы в курсе, что это преступление? Понимаю, что Эмме выгодно сгладить углы, но я-то миндальничать не стану.

– Все понял. – Он уселся на учительский стол.

Он совсем меня не испугался, ни капельки. Скорее, он надо мной посмеивался, может быть, и правда псих? А еще на нем были синие джинсы, и выглядел он в них весьма сексуально. Тоже мне, учитель литературы. Неизвестно зачем я решила спросить, сколько ему лет, и он все так же насмешливо ответил, что сорок пять. Выглядел он гораздо моложе – ветер в синих глазах и общий мальчишеский подтекст.

– Вы думаете, у меня роман с вашей сестрой, – спокойно констатировал он, – думаете, что я педофил.

– Моя сестра не выглядит как ребенок, знаете ли. И не обольщаюсь на предмет ее невинности и целомудренности. Но формально, да, ей всего четырнадцать. И она рада пойти войной против всех. Это ее забавляет. И вас она использует в качестве оружия на этой войне, и вы, естественно, это понимаете. Или вы думаете, она влюбилась?

Я и сама понимала, что веду себя глупо. Даша Дронова, циничный разоблачитель педофилов, блин. В кружевных чулках и вуали духов «Шанель № 5».