Знаки внимания (СИ) - Шатохина Тамара

— Спрячьте ее сейчас же, немедленно! Вы знаете о той слежке, тогда почему ведете себя так глупо?

— Почему глупо? — как будто не понимает он элементарных вещей, или…?

— Дома уверитесь в подлинности! — взрываюсь я гневным шепотом. А он совершенно открыто, на виду у многих людей, прячет марку во внутренний карман ветровки и, слегка поклонившись мне и повторив слова благодарности, разворачивается и выходит из здания банка. Ваня берется за спинку кресла-каталки и везет меня туда же — на выход. Но когда мы выходим на свежий воздух, которого мне катастрофически не хватало в помещении, Георгия уже нет в пределах видимости — он ушел… или уехал. И это очень хорошо.

Оказалось, что я совсем не знаю этого, по сути, чужого мне человека. И совершенно не понимаю ни логики его сегодняшних действий, ни логики его слов. Могу только предположить, что ему стыдно — просто невыносимо стыдно за то, что он вынужден был сделать. Отсюда и скомканность его речи, странные поступки, попытки выразить благодарность — он старался сгладить… Я не хочу даже думать на тему его причастности к покушениям — это було бы уже слишком. Все-таки я наблюдала за ним целые годы и это дало повод еще и уважать этого мужчину. Поэтому я думаю, что он просто воспользовался ситуацией — от отчаянья и безнадеги.

И снова приходят те мои мысли — а на какой безумный подвиг или страшное преступление смогла бы пойти я, если бы Саша был моим? На этот вопрос сложно ответить даже самой себе. А еще страшно даже примерять на себя такой вариант. Все, конечно же, зависело бы от возможностей, но я думаю, что использовала бы их все до единой и вряд ли меня остановил бы моральный аспект, а поэтому…

Как-то разом, просто невыносимо сильно начинает болеть нога, а еще — голова. Я неосознанно напрягалась все телом, неумело управляя неудобным креслом на колесиках. Сквозь штанину проступает кровь и Ваня принимает решение заехать в больницу еще раз, чтобы посоветоваться с врачом о целесообразности моей выписки, а заодно оставить там кресло, чтобы не возиться с ним на следующий день. Я, конечно же, протестую, но кто из них и когда меня слушал?

Глава 27

— Тебя отпустили, но выписной еще не успели оформить, — практично и очень по-мужски рассуждает Иван, — а значит… можно еще раз перекусить тут — поужинать. Как ты думаешь, столовку еще не закрыли?

— Закрыли, само собой — почти семь вечера. Давай уже к нам, там бабушка тебя накормит, — устало говорю я. Хочется спать — перед перевязкой меня опять напичкали чем-то обезболивающим, сонным и ленивым. Второй раз за день, очевидно, уже перебор для меня. И хотя голова теперь почти не болит, аппетит куда-то пропал, а для бабушки это часто не аргумент, да…. Сейчас заставлять себя делать то, чего мне не хочется, нет сил. Как и подумать над тем, что сегодня произошло. В голове расползается приятная ватная пустота, мысли хаотично порхают. Оно и к лучшему — думать утром на свежую голову продуктивнее по определению.

В палате жарко и я равнодушно тяну с себя кофту, не обращая внимания на соседа по палате — соратника, единомышленника и почти уже брата, и нечаянно оголяю плечо — просторная майка хб ползет вниз вместе с трикотажем. Ваня протяжно свистит, и я тоже смотрю туда, куда и он — там сизо-багровый синяк размером с мою ладонь и это еще он не весь на виду.

— На боку еще… и на бедре тоже, — зачем-то жалуюсь я ему. Свое состояние сейчас я могу охарактеризовать как жалкое и слабое. Совершенно бесхребетное, можно сказать, состояние. Я совершенно точно нуждаюсь в полноценном отдыхе.

— Кать, так может, поспим тут еще одну ночь? — участливо спрашивает он, — ты совсем сонная, еле слова тянешь, так какая разница? Я и то привык здесь… кровать удобная.

Привычно уже пожимаю одним правым плечом:

— Ну, давай, если нас не гонят.

Но уснуть мне не судьба, хотя глаза уже закрываются сами собой. Только-только я приникаю к подушке, уютно укутавшись в больничное одеяло, раздается стук в дверь. Ваня открывает ее, опять включая верхний свет в палате и впуская Сергея. Я сильнее вжимаюсь в матрас и натягиваю одеяло почти на нос. Давлю в себе желание обреченно застонать, а лучше — провалиться сквозь землю, потому что я скрыла от него сам факт аварии. Я не призналась, что валяюсь почти два дня в больнице и бабушке запретила это делать. Но, очевидно, у нее были другие мысли на этот счет и свое представление о правильных отношениях.

Я жалко и сонно улыбаюсь ему, он так не вовремя… Кажется, они все не вовремя в моей жизни, но сейчас… хуже времени он просто не мог выбрать — у меня совершенно нет сил и желания бодаться с ним и доказывать, что в аварии нет моей вины. Он садится на стул у кровати и молча смотрит на меня. Я обреченно вздыхаю и начинаю оправдываться, потому что поступила откровенно паскудно. Но не посвящать же его сейчас во все нюансы?

— Я не хотела зря волновать тебя, со мной ничего серьезного.

Он опять молча кивает и смотрит на Ваню, я представляю их друг другу:

— Это Иван Мелитин, он сотрудник нашей СБ и тут для моей безопасности. А это Сергей.

— Жених, — уточняет Сережа, глядя на Ивана. Тот вежливо кивает. А Сергей просит его, тоже очень вежливо:

— Вы не могли бы выйти на минуту, нам нужно побыть вдвоем, поговорить.

И тут Ваня совершенно не вежливо, а, скорее — нагло, улыбается и отрицательно качает головой. Они еще некоторое время внимательно смотрят друг на друга, а потом Сергей всем корпусом поворачивается ко мне и смотрит в глаза — с вопросом и укором. Осторожно проводит по моей щеке ладонью и говорит очень тихо, только для меня и звучит это горько:

— Что же ты, Хрусталька? Почему не я, Катя? Почему ты сразу позвонила не мне?

— У меня и выбора не было, честно. Взяли в оборот еще возле Жука…, мой Жук совсем сгорел, Сережа, — жалко блею я, и первый раз за все это время адресно плачу по своему Букашке и заодно из-за стыда перед Сережей.

— И ко всем чертям твоего Жука, — совершенно ровно и спокойно отвечает он, вытирая ладонью мои щеки: — У меня каждый раз, когда ты садишься за руль, сердце дает перебои. Ты не понимаешь, ты просто не знаешь, Катя, — вдруг повышает он голос:

— Мои родители чудом уцелели в автомобильной аварии, мой самый близкий друг разбился на мотоцикле и я хоронил его! Так что больше никаких Жуков. К черту их, Катя! Я буду возить тебя сам — везде, куда ты захочешь и когда захочешь. Не нужно… — останавливает он меня, да я и сама сейчас не хотела бы долгих разговоров. Но про мотоцикл спросить просто обязана, потому что он… мотоцикл. От одного только упоминания об этом гадовом транспортном средстве я почти полностью выныриваю из состояния слезливой дремы.

— Кто был этот твой друг? Близкий? Ты говоришь про брата Одетты?

— Да. Какая разница, Катя? Бабушка сказала — с тобой ничего страшного. Только синяки? А что с ногой, правда — только царапина? Тогда почему тебя держат в больнице уже два дня?

— Почти, — не даю отвлечь себя, у меня появилась цель и я иду к ней: — Расскажи мне, пожалуйста, Сережа.

— Про те аварии? Зачем тебе? — невесело улыбается он, но рассказывает: — Отец не успел с обгоном, им повезло чудом — задело только вскользь, и он сумел удержать машину. А мы с Олегом долго увлекались мотоспортом, участвовали в гонках — крутые байки, шлемы, кожа… все, как положено. Была своя дружная команда, и был огромный опыт вождения — огромный, Катя. Но не всегда и не все зависит он нас, иногда совпадает так… неудачно, и все! Человека нет! С тех пор я отказался от этого. А ты… носишься и лезешь под нос, подрезаешь…. куда ты все время спешишь, скажи ты мне, пожалуйста? Это же эффект трассы — когда выгадываешь секунды для обгона, перестраиваешься, ускоряешься… но нет же! Это твоя обычная манера вождения — ненормальная, дерганная! Машины у тебя больше не будет, — заключает он уже совершенно спокойно.

— А Одетта… она водит байк?

— Нет, — удивляется он, — при чем здесь она?