Исключая чувства (СИ) - Ставрогина Диана

В тот вечер в кабинете притворяться перед Димой уже не имело смысла: напротив, Лара надеялась, что полноценно увидев ситуацию с ее стороны, он прекратит идеализировать происходящее между ними и осознает глубину проблемы. Она хотела дать ему честное, позволяющее поставить финальную точку в их взаимоотношениях объяснение, пусть и вывернув себя наизнанку.

Реакция Димы ее удивила. Она ждала другого: в лучшем случае — согласия, принятия ее правоты; в худшем — возобновления прежних пылких убеждений в том, что им обязательно стоит быть вместе, но он, прежде разгоряченный и резонирующий отчаянием, вдруг стал поразительно спокоен. Его слова о том, что между ними ничего не пройдет, звучали совсем иначе, чем прошлые аргументы и убеждения, он словно и вовсе больше не считал нужным тратить время на доказывание неизбежного, оставляя роль оратора времени.

Тогда Лара не восприняла смену его тактики всерьез. До мурашек отчетливое ощущение пугающей неотвратимости, что вдруг завибрировало в ней на несколько секунд, когда их с Димой взгляды пересеклись, она упорно проигнорировала. Однако несмотря на все попытки оставить этот разговор позади, принять его как окончание, она была вынуждена признать, что ничего не получается.

Чем больше проходило времени, тем сильнее к ее прежним страхам примешивались новые, противоречащие уже имевшимся: незаметно нарастая и развиваясь, словно вариации внутри основной музыкальной темы, они беспрестанно заполоняли ее мысли, чтобы, достигнув кульминации, оглушительно заявить о своем существовании. Поначалу неосознанно Лара стала сомневаться.

Сразу после того, как Дима ушел, она предсказуемо уверилась в мысли, что на этом их отношения закончены полностью. Он мог думать или говорить что угодно, но ничего не изменило ее решения держаться подальше. Как и раньше, Лара была намерена перетерпеть выкручивающую кости потребность быть рядом с ним. Она верила, что тоска пройдет.

Собственная упертость дотащила ее до выходных, а после начала сдаваться под то и дело всплывающими в сознании словами. Димиными словами. Возникшее в Ларе тогда ощущение неотвратимости сказанного возвращалось вновь и вновь. Ударяло по ее мысленным затворам с постоянно увеличивающейся частотой.

Чересчур часто для принявшего окончательное решение человека Лара стала бояться, что Дима может быть прав, а она нет. Перспектива ошибки ото дня ко дню обретала более ясные очертания. Пугающе убедительные.

Сознание Лары будто раздвоилось: одна часть была уверена, что ей и близко нельзя подступаться к Диме, и приходила в ужас, стоило задуматься об отношениях; другая же мучилась из-за противоположных доводов. Эта часть боялась, что Ларе выпал истинный шанс, который она бездарно упускает из-за трусливой установки на самосохранение.

Всегда упорядоченные и ясные, не поддающиеся влиянию эмоций мысли стали хаотичными и спутанными. Лара тонула в страхах и сомнениях. Затуманенный чувствами рассудок подводил ее, оставлял без ответов, не привносил никакой ясности, не давал оружия в борьбе с неуверенностью.

Теоретически она не могла доказать или опровергнуть ни одну из мучивших ее неопределенностей. Она должна была сделать выбор, не зная последствий наверняка.

Время шло, и изначальное восприятие разлуки с Димой как закономерной неизбежности, которую можно пережить, начало меняться. Лара вдруг поняла, что не в состоянии выдержать мысль о том, что между ними по-настоящему все кончено. Ничего и никогда больше не будет. Димы рядом не будет. Ни в какой ипостаси — друга, любовника ли — не будет. Прикосновений, поцелуев, секса, общения — не будет.

Слово «никогда» обрело именно то устрашающее значение, какое прежде у Лары ассоциировалось в первую очередь со смертью; но исключая Диму из своей жизни, она обеспечивала себе потерю практически на том же уровне пустоты. Сколько бы она ни утешалась пасторальной картинкой его счастья без нее и собственного покоя в одиночестве — они больше не работали.

Ее чувства к Диме оказались сильнее ее. По вине чувств у Лары не получалось смириться с более чем разумным решением не ввязываться в отношения с полным отсутствием сил и неумением переживать потери; по вине чувств она перестала быть себе хозяйкой.

Лара выдержала полторы недели, что прошли с дня их последней с Димой встречи. В пятницу, вернувшись из фирмы домой, она весь вечер не находила себе места. Не могла ни поужинать, ни отвлечься на книгу, ни закончить оставшийся наполовину написанным иск. Ее потряхивало мелкой дрожью, под кожей, вопреки стоящей за окном июльской жаре, расползалась зябь. С наступлением темноты стало совсем плохо. Лара больше не могла с собой бороться. Не находила убедительных причин.

Вызывая такси, она впервые за полтора месяца выбрала пунктом назначения среди сохраненных адресов тот самый дом с автоматическими дверями, не позволяя себе задуматься над тем, что делает. Подачу машины обещали через шесть минут, и Лара успела лишь переодеться из домашнего в кружевной сарафан и схватить с вешалки в прихожей теплый кардиган: ее морозило все сильнее.

Полчаса поездки она провела с оглушительной пустотой в голове. Она пыталась сосредоточить свое внимание на дороге или на планировании предстоящего разговора, но проигрывала охватившей ее тело и сознание усталости. Цель была поставлена — добраться до двери диминой квартиры; дальнейшее развитие событий ее мозг, отказавшийся реагировать на внешние и внутренние раздражители, пока не волновало.

Из такси Лара вышла на подгибающихся ногах. Консьерж встретил ее с любопытно-удивленным выражением лица, но пропустил без вопросов. Лифт ждать не пришлось, меньше чем через минуту она оказалась на двадцать втором этаже у нужной квартиры и нажимала на звонок.

От щелкающих звуков открывающихся замков у нее подскочил пульс и часто забилось в груди сердце. Дверь распахнулась, стоящий на пороге Дима, взъерошенный и помятый, в свободной длиной майке и широких спортивных шортах, показался Ларе бесконечно уставшим. И бесконечно родным.

Она всматривалась в него и с трудом удерживалась на месте, желая совсем другого — броситься к нему, обнять, уловить его запах, ощутить тепло тела, поцеловать, — но после всего случившегося они превратились в знакомых незнакомцев, и барьер еще предстояло преодолеть.

— Лара? — Ее имя, произнесенное вопросительно-обеспокоенно, приглашало к объяснению.

— Не могу… — Хрип вышел неразборчивым, Ларе пришлось сделать паузу и прочистить горло.

— Что? — спросил Дима снова обеспокоенно.

— Не могу без тебя. Не хочу, — она ответила шепотом, явное отчаяние в собственном голосе покоробило часть Лары, привыкшую всегда таить чувства, лишь бы избежать уязвимости, но Лара была к этому готова. Она выбрала быть уязвимой.

— Ты пришла, — будто не веря себе, произнес он медленно.

Лара кивнула, не отпуская его взгляда: откровенного, не скрывающего ни одного переживания.

— Ты пришла, — Дима повторил уже увереннее, уголки его губ начали ползти вверх, и у Лары потеплело на сердце. — Ко мне пришла.

Она поняла смысл этих слов.

— Да.

Они одновременно шагнули навстречу — в начале несмело, а затем резко соприкоснулись телами, опутали друг друга руками, прижались губами к губам, вздрагивая от остроты восприятия после разлуки.

У Лары как будто забрали всю боль — до того ей стало легко. Ее затапливала эйфория. Дима был рядом, она была рядом с ним. Они были вместе, и несмотря на отошедший на задний план, но не исчезнувший страх, Лара больше не сомневалась. Она наконец чувствовала, что все сделала правильно.

— Точно? — Дима, чьи ладони с узнаваемой нежностью и уверенностью и с впервые настолько ощутимой потребностью прижимали ее к себе, зашептал ей в губы, прекратив поцелуй. — Никуда не денешься?

Она судорожно вздохнула, подступившие слезы жгли глаза от того, каким испуганным перед будущим она сейчас видела Диму.

— Нет, — Лара покачала головой и прижилась губами к его: успокаивая, заверяя в своих словах, утешая.